Я провела ладонью по одеялу – грубая шерсть, вытертая до блеска, напомнила о реальности.

Ну, и что это было? Можно ли верить снам в данном мире? Да и вообще, верить в себя – это, конечно, хорошо. Но хотелось бы конкретики. Голос из сна не дал ни чисел, ни имен. Только туманное «верь». А на столе лежала визитка, требующая ответа.

Вздохнув, я отправилась приводить себя в порядок. Потом переоденусь и спущусь завтракать. И буду решать проблемы уже на полный желудок.

Водопровод в доме представлял собой ржавые трубы, тянувшиеся вдоль стен подвала до медного крана в углу ванной. Вода лилась холодная, с песчинками – видимо, фильтр давно забился.

Вымывшись, я растерлась жестким полотенцем. Домашнее платье, когда-то голубое, теперь больше походило на серое, с выцветшими цветочками на подоле. Пуговицы на вороте давно оторвались – пришлось скреплять края булавкой.

На кухне Анара месила тесто, ее руки в муке напоминали призрачные силуэты. На столе дымилась миска с овсяной кашей.

– Госпожа, приходил слуга от барона, – бросила она, не отрываясь от работы. Лоб ее блестел от пота, а фартук был усыпан белыми пятнами муки. – Приглашал вас на обед сегодня. Сказал, за вами карету пришлют.

Я хмыкнула про себя, разминая одеревеневшие плечи. Вот так вот, да? Очень интересно.

– Карету? – переспросила я, поднимая бровь. – Вчера граф, сегодня барон… Может, они решили торги устроить?

Анара шлепнула тесто на стол, отпечатав ладонь:

– Слуга сказал: «По важному делу». Но глаза бегали, как у вора.

Какая прелесть… Ладно, посмотрим, что мне сообщит за обедом барон.

Поев, я поднялась к себе. Нужно было подготовиться к встрече с бароном. Правда, надеть мне было нечего – все платья имели какие-то дефекты. Ну так и барон знал, кого в гости приглашал.

И потому, к нужному времени, я спустилась в холл в том же платье, в котором вчера встречала гостей. Солнечный луч из щели в ставне подсветил пыль, витавшую в воздухе. На ступеньках крыльца валялись сухие листья – Анара не успела подмести после утренней суеты.

За окном заскрипели колеса – карета барона, черная, с позолоченным волчьим гербом на дверце, резко остановилась у ворот. Кучер, тот же краснощекий детина в ливрее с потускневшим шитьем, дернул поводья так, что лошади встали на дыбы, подняв клубы пыли. Был бы клаксон, точно сработал бы, грубо и резко. А так, тот же кучер всего лишь обязан был ждать моего появления. Грязь с колес брызнула на покосившийся забор, а слуга в синем камзоле, сидевший рядом с кучером, спрыгнул и бросился открывать дверцу.

Сиденья, обитые темно-синим бархатом, прогибались подо мной, как перина. На стенах – деревянные панели с резными волчьими головами, их глаза инкрустированы крошечными агатами. Занавески из плотного шелка глушили стук копыт, а под ногами лежал ковер, такой мягкий, что хотелось снять башмаки.

Кучер тронул поводья – лошади бодро отправились назад, домой, в конюшню. Ну а я поехала в гости, первый раз за все время моего пребывания здесь. И, чтобы не скучать, прилипла к окошку, отодвинув занавеску.

За стеклом мелькали поля с пожухлой орчишкой, покосившиеся избы, стадо коз, пасшееся у обочины. Мужик в заплатанной рубахе, тащивший телегу с сеном, снял шапку и низко поклонился карете.

Дорога виляла между холмов, обнажая корни старых дубов. Вдали, за речкой, дымились трубы кузницы. Похоже, ехали через деревню к усадьбе барона.

Карета катила по ухабистой дороге около часа. Сначала мы проехали мимо нашего огорода – орчишка, несмотря на вчерашний совет из сна, всё так же чахло клонилась к земле. Дальше дорога пошла через редкий сосновый лес. Стволы, обожженные прошлогодними пожарами, торчали как черные пальцы, а между ними мелькали фигуры лесорубов-орков. Они, сгорбившись, тащили бревна на плечах, даже не взглянув на карету.

За лесом потянулись поля – но не баронские, а крестьянские. Узкие полоски земли, засаженные картошкой да репой, огороженные плетнями из ивняка. Избы стояли покосившиеся, с провалившимися крышами. Возле одной из них старуха-оборотень, с седой шерстью на руках, доила козу. Дети в заплатанных рубахах гоняли по луже деревянную тележку, но замерли, увидев герб на карете.

Потом дорога пошла в гору. Открылся вид на долину: вдали работала та самая мельница, где Анара брала муку. К реке спускались женщины с корзинами белья, а на другом берегу, за частоколом из кольев, виднелись крыши баронской усадьбы – массивные, покрытые красной черепицей.

Сама усадьба возникла неожиданно: карета въехала через каменные ворота с волчьими головами на столбах. Двор вымощен плиткой, по краям – клумбы с розами, которые даже здесь, на севере, цвели неестественно ярко. Слуги в одинаковых камзолах метались, подметая дорожки, будто готовились к приему императора.

Карета остановилась у крыльца с мраморными ступенями. Пора было выходить.

Барон встретил меня у дверей, проводил в холл.

– Прошу, вашсиятельство, – добродушно прогудел он, – пообедайте с нами, сделайте милость.

Его большая семья уже сидела за накрытым столом в обеденном зале. Все семеро сыновей, трое старших – с семьями. Все они жили в этой усадьбе, ругались, мирились, работали, отдыхали вместе. Не скажу, чтобы я одобряла подобный образ жизни. Но здесь, на окраине империи, членам рода было не выжить по-другому.

Обеденный зал барона напоминал медвежью берлогу – низкие потолки с черными балками, стены, увешанные шкурами волков и рогами оленей. Длинный дубовый стол, покрытый царапинами от ножей, ломился под тяжестью глиняных мисок с тушеной бараниной, копченой рыбой и лепешками из грубой муки. По углам стояли факелы, их дым оседал сажей на потолке. Запах жира и лука перебивал даже аромат дымящихся мясных пирогов.

Семья барона шумела, перебивая друг друга. Старшие сыновья, бородатые и грузные, как их отец, громко спорили о границах пастбищ. Их жены, в платьях из некрашеного льна, молча разливали похлебку, изредка одергивая детей, которые дрались под столом. Младшие сыновья, подростки с еще зеленой кожей, тыкали вилками в еду, хихикая над шутками про соседских девок.

Меня усадили рядом с одним из сыновей, средним, Закарием. Он был моим одногодкой и, судя по всему, отчаянно хотел жениться. По крайней мере, никак по-другому я не могла истолковать его внимательно-оценивающие взгляды, которые он постоянно бросал в мою сторону. Он был выше всех, его плечи не помещались между спинками стульев, и он сидел, сгорбившись, как медведь в клетке. Рукава рубахи закатаны до локтей, открывая руки, покрытые шрамами от косы или топора. Он ковырял ножом в дереве стола, оставляя свежие зарубки, но как только я села, спрятал лезвие под ладонью.

Высокий, неуклюжий, внешне похожий на медведя, Закарий был немногословен.

– Ешьте, – пробурчал он, толкая ко мне миску с мясом. Глаза, желтые, как у волчонка, скользили по моему лицу, потом вниз, к рукам. Видимо, проверял, нет ли обручальных браслетов.

Барон, сидевший во главе стола, наблюдал за нами, причмокивая. Его жена, орчиха с седыми висками, налила мне игристого в деревянную кружку.

– Выпейте, согреетесь, – улыбнулась она, но глаза остались холодными.

Шум, крики детей, чавканье – все сливалось в гул, от которого звенело в ушах. Закарий молча подкладывал мне мясо, словно откармливая на убой. А я думала о том, как на Земле ненавидела семейные ужины. Здесь же они напоминали поле боя, где каждый выживал как мог.

Сразу после обеда народ разошелся по своим делам. Разделились на «мальчиков и девочек» и разбежались, кто куда. Меня же в дверях зала остановил сам барон.

– Вашсиятельство, нам поговорить бы, – он кивнул в сторону коридора, который вел в глубину дома. – Вдали от лишних ушей.

– Да, конечно, ваша милость, – откликнулась я, гадая, что им всем от меня надо.

По коридору мы дошли до небольшой комнаты – кабинета барона. Именно там он решал всевозможные вопросы и разбирался с бумагами и счетами. Ну и отдыхал от шумных домочадцев.