Мои умения, увы, заканчивались кривым шитьем и неаккуратным штопаньем. Хотя и в этом я была не ахти – стежки получались неровными, узлы – неопрятными. Но все же лучше коряво зашивать мелкие дырочки и пришивать пуговицы, чем пытаться приготовить что-то съедобное из местных кореньев и злаков, которые Анара умудрялась превращать во вполне сносную еду.

Одежду, как и посуду, я нашла здесь, в доме, когда в первые дни методично осматривала его от сырого подпола с паутиной до пыльного чердака с мышиными гнездами. Вещей было немного, все они находились в отвратном состоянии – моль, плесень и время не пощадили ничего. Но за неимением другого гардероба приходилось носить то, что висело в дубовом шкафу с прогнувшимися полками.

Платья в шкафу выглядели удручающе: одно выцветшее до грязно-розового, с оборванными кружевами, другое – коричневое, с неаккуратной заплаткой на боку, явно сделанной наспех. Мужские штаны из грубого сукна были на два размера больше – подвязывала веревкой, подобранной в конюшне. Нижнее белье – грубый лен, колющийся на теле и натирающий кожу. Шапка с дыркой на макушке, через которую выбивались светлые волосы, варежки – одна с торчащей ниткой, будто палец высунул язык. Зато плащ хоть и протерся на локтях до дыр, но от осеннего дождя хоть как-то спасал.

Негусто, конечно. Но у той же Анары не имелось и половины моего "богатства" – она носила перешитую из мешковины юбку и мужскую рубаху, подобранную бог знает где.

И вот теперь я, прикусив язык, старательно чинила коричневое платье, пытаясь сделать стежки хотя бы чуть ровнее. Иголка то и дело норовила соскользнуть с толстой ткани, оставляя на пальцах красные отметины. А за окном снова начинал накрапывать дождь, стуча по жестяному подоконнику, как будто отсчитывая минуты до следующей баронской "милости".

Я пристроилась в кресле с просевшими пружинами, подложив под бок подушку с дырявой наволочкой, из которой торчали клочья конского волоса. Вытащила из плетеной корзины серую кофту с растянутыми рукавами – когда-то она, должно быть, была темно-синей, но годы и стирки сделали свое дело. Ткань была жесткой, как мешковина, а дырки по краям с неровными краями действительно напоминали мышиные укусы.

Иголку нашла в жестяной шкатулке среди ржавых пуговиц разного калибра – тупая, кривая, с ушком, в которое с трудом пролезала толстая нитка, вытянутая из распущенного шерстяного носка. На Земле я просто взяла бы готовый набор для шитья из ближайшего супермаркета – с тонкими иглами, наперстком и мотками ниток всех цветов. Здесь же приходилось выкручиваться, используя то, что пережило прежних хозяев.

Дыру на локте кофты начала зашивать «вперед иголку», как когда-то учили на уроках труда. Нитка петляла, то слишком туго стягивая ткань, то провисая неопрятными петлями. Пальцы вспотели – игла то и дело выскальзывала. Укололась, вслух ругнулась, прижав к губам капельку крови.

Анара, сидя на полу со скрещенными ногами, ловко штопала свои потертые портки. У нее получалось удивительно аккуратно – игла мелькала, заплатка ложилась ровно, стежки были одинаковыми, будто нарисованными. Моя же кофта теперь напоминала жертву плохого хирурга: швы торчали в разные стороны, узелки сбивались в комки, а ткань морщилась.

– Может, пуговицу пришить? – спросила Анара, кивнув на мои потуги. – Закроет дырищу.

– Да нет, тут дыра большая… – пробормотала я, пытаясь распутать нить, которая уже успела запутаться в неумелых пальцах.

Анара фыркнула, протянула свою иглу – острее, с ниткой, натертой воском для гладкости.

– Берите. А то завтра рукав отвалится, как у чучела.

Мне стало так стыдно, что аж уши покраснели. На Земле я бы просто открыла обучающее видео в интернете – нужда прижала бы, глянула бы урок, попробовала заново. Тут даже спросить не у кого, кроме этой орчихи, которая обращалась с иголкой, как опытный воин с мечом.

За окном дождь стучал по жести водостока, Анара мурлыкала какую-то блатную песню маркитанток, а я снова колола пальцы и думала: хоть бы носки не пришлось распускать дальше. Иначе придется ноги обматывать тряпками, как делали здешние нищие.

Дождь лил весь день, до самой ночи, монотонно барабаня по прохудившейся крыше. И как только стало темнеть, мы с Анарой разбрелись по своим спальням, экономя свечи, которых в запасе оставалось всего с десяток – тонкие, кривые, с наплывами воска. Я улеглась на продавленную постель, уставилась в потолок с трещиной, похожей на молнию. Свеча на тумбе коптила черным дымком – фитиль давно не стригли, и он обуглился, как сухая ветка. На душе было тоскливо и пусто.

Эта сволочная тоска давила, как мокрое шерстяное одеяло, которое не согревает, а только тянет вниз. На Земле я хоть знала правила: заплати за свет до десятого числа, не опоздай на работу больше чем на пятнадцать минут, не спорь с начальством на педсоветах. Здесь же я ощущала себя слепым котенком, тыкающимся мордой то в пустую миску, то в острый угол. Как торговаться на рынке, где все цены в медяках? Как лечить простуду без аптеки? Что делать, если барон передумает слать свои жалкие подачки? Мысли путались, как разноцветные нитки в корзине для шитья – все в одном узле, и не распутать.

В этом насквозь патриархальном мире, где даже календарь считал по урожаям, большую роль играла семья. Та самая, разветвленная, где дяди помогали племянникам, тещи – зятьям, а кузены выручали кузин. У меня здесь не было никого. Помогать мне было некому. Рядом была только Анара, которая, кажется, и сама не понимала, зачем держалась за эти развалины – то ли по привычке, то ли от безысходности. Денег и связей тоже не нашлось. И вот как жить в таких условиях? Что делать, когда заканчиваются последние сухари? Чем заниматься, если даже иголку в руки взять толком не умеешь?

От безысходности я даже подумывала, не согласиться ли на брак с кем-то из сыновей барона Арнакского. Все же и родня появится, и вполне официальная помощь молодой семье – мешок муки к зиме, сало к праздникам. Их род стоял как крепость: вместе пашут, вместе воюют, вместе детей плодят. Я бы хоть есть нормально стала. А любовь… Как будто на Земле все вокруг играли свадьбы исключительно по страстному чувству. Вон, моя соседка Люська Бетова выскочила замуж в двадцать пять, потому что "часики тикали", и теперь ходит по двору с вечно кислой миной. Мужа не любит, а уйти некуда – ипотека общая. Так что, может, и мне…

Я повернулась на бок – кровать жалобно скрипнула, будто стонала под моим весом. С горечью вспомнила, как на Земле зачитывалась книгами и мечтала о приключениях. Вот они, приключения: штопаешь носки и гадаешь, хватит ли еды на завтра-послезавтра.

Свеча догорела с последним хриплым потрескиванием. Темнота накрыла комнату, но спать не хотелось. Я лежала и слушала, как дождь стучит по жести водосточного желоба – то чаще, то реже, будто кто-то перебирает горошины. Хоть бы крыша не протекла в этот раз. Завтра снова – ячменная каша, штопка дырявых чулок, тяжелые вздохи Анары. А потом, глядишь, и барон пришлет свата с очередным "подарком". Решать придется. Или голодать зимой. Или замуж идти за незнакомого оркооборотня.

Я натянула колючее одеяло по самые уши, стараясь не думать о том, как сильно чешется спина от грубой ткани ночной рубахи. На Земле ипотека в двадцать пять тысяч казалась концом света. Теперь бы эти проблемы… Теперь бы просто не замерзнуть этой зимой.

Я не заметила, как погрузилась в сон. Передо мной возник зал, огромный и безмолвный, будто вырезанный из цельного куска ночи. Высокие своды, украшенные фресками с потускневшими красками, терялись в полумраке, а бледный свет, пробивавшийся сквозь витражи стрельчатых окон, рисовал на каменном полу причудливые узоры – синеватые и багровые, как застывшие лужи вина. В центре, на ступенчатом возвышении из черного мрамора, стоял трон – массивный, покрытый потускневшей позолотой, с резными ножками в виде грифонов, изъеденных временем. На нем сидела фигура в плаще из золотой парчи, перехваченном изумрудной пряжкой, но лицо скрывалось в тени, словно его намеренно стерли неумелой рукой.