Мистер Кэмпион вздохнул, и его худое лицо внезапно осунулось.

“Ты ошибаешься”, - сказал он, но после паузы веско добавил: “или, по крайней мере, я молю Бога, чтобы это было так”.

Мойдорогой Кэмпион — [Сведенная судорогой рука дяди Уильяма бешено порхала над страницей.]

После вашего довольно необычного дезертирства я оставался на своем посту, собирая те странные обрывки информации, которые попадали ко мне. Я не сомневаюсь, что вы знаете, на что идете, и у вас есть какая-то очень веская причина уйти таким замечательным образом. Я буду рад услышать это, когда мы встретимся в ближайшем будущем. Позвольте мне сказать сейчас, что я абсолютно верю в вас, как и всегда, и я совершенно уверен, что вы хорошо подготовлены, чтобы привести к удовлетворительному решению все небольшие трудности, с которыми мы сейчас сталкиваемся.

Боюсь, в данный момент этот дом - не очень счастливая гавань. Велосипед Конрада все еще в раздевалке, я заметила сегодня утром, так что, полагаю, его визит все еще висит у нас над головами. Мне кажется, это угнетает Линду, потому что она кажется немного менее веселой, чем обычно.

Ева - любопытная девушка. Одно время у меня была легкая, уверенная рука с женщиной, но, признаюсь, я мало что могу о ней сказать. У нее есть какой-то секрет: я уверен в этом. Такие долгие часы в одиночестве, в задумчивости, неестественны для девушки ее возраста. В 1920 году (вы помните, вы просили меня особо уточнить эту дату) ей был год, и она жила со своей дорогой матерью в Пуле, в то время как Джимми был в отъезде на Континенте. После этого ее отправили в монастырскую школу на западе страны, ее мать умерла, когда ей было восемь. С того времени добрые монахини заботились о ней до тех пор, пока два года назад ее брат не уступил ее просьбе о том, чтобы она могла посещать художественную школу в Лондоне. Она закончила там, и теперь ходят разговоры о том, что она продолжит учебу в Париже. Из того, что я помню об этом городе, вряд ли это подходящее место, чтобы отправлять молодую девушку одну, но я не сомневаюсь, что он сильно изменился. Война опечалила, но очистила. Жаль, если это правда в случае Парижа, но вы здесь.

Вернемся к девушке. Ее усталость озадачивает меня. В семнадцать лет нужно быть на ногах и выступать, рваться с поводка, кровь кипит в венах, но она на самом деле не горит желанием продолжать свою художественную работу и говорит об этом без особого энтузиазма. Я буду колотить по ней, мягко, конечно, но на данный момент она остается загадкой.

Джимми возвращается сюда каждый день и на моих глазах быстро становится все более и более обезумевшим. Иногда мне кажется, что только его работа и его неукротимое мужество вообще помогают ему двигаться вперед. Молодой Петри сновал туда-сюда на более новой машине, его собственная давно пришла в негодность, и Ричард Пойзер, тип, которому я не могу заставить себя полностью доверять, посетил нас однажды. Он был здесь на ланче и казался очень взволнованным из-за дурацкой статьи, под которой какой-то жалкий газетчик убедил молодого Конрада поставить свое имя. Я прочитал это и признаюсь, что не увидел в этом ничего особенного, но и Пойзер, и Джимми, похоже, сочли это неудачным. Конечно, можно забыть, что Искусство - суровый надсмотрщик, и когда такой человек, как Джимми, страдает от перенапряжения, “как легко кусту превратиться в медведя”, как говорит мой бессмертный тезка.

Сквайр Мерсер, с типичной бессердечностью и тем, что, я думаю, я могу позволить себе назвать проклятым эгоизмом, вылетел в Париж, чтобы посетить какое-то мероприятие, но, как ожидается, вернется до конца недели, если не успеет к похоронам.

Единственные счастливые люди здесь - ребенок и ваш мужчина Лагг. Он занимается лепкой настолько хорошо, насколько можно было ожидать, и, похоже, стал предан маленькой Саре, которую он настаивает на том, чтобы называть “юной хозяйкой”, название, которое, кажется, доставляет им обоим огромное удовольствие. Мне кажется, я временами улавливаю в этом нотку насмешки, но она, кажется, очень полюбила его за это короткое время, что хорошо говорит о доброте его сердца, достоинстве, которое, по моему мнению, должно с лихвой перевешивать любые другие недостатки.

Несмотря на шум, который они создают между собой, когда тренируются открывать двери посетителям, отвечать на звонки и так далее, я думаю, что Линда очень рада ему. Он, безусловно, вносит нотку веселья в этот печальный, несчастливый дом.

Я надеюсь увидеть вас на похоронах Хлои Пай. (Каким испытанием для других, должно быть, была эта женщина в своей жизни, и теперь, после смерти, она сохраняет тот же характер. De mortuis!)

Я приеду в город с Джимми. Родственница, которая кажется самым обычным человеком (я думаю, вы с ней встречались), проявила почти болезненное беспокойство по поводу того, что на ее похоронах будут представлены все, кто связан со смертью женщины и ее творчеством. Джимми, естественно, стремится никого не обидеть, и я понимаю, что он и все исполнители главных ролей мужского пола в моем шоу, а также те из нас, кто присутствует на домашней вечеринке, последуют за гробом к месту его последнего упокоения. Я особенно беспокоюсь о том, чтобы вы исполнили свой долг и появились. Договоренность такова, что мы последуем за катафалком на кладбище, а затем вернемся в дом на несколько минут. Я протестовала против последнего предложения, которое кажется ненужным, потому что, слава Богу, мы не являемся близкими родственниками, но добрая миссис Поул кажется непреклонной, и Джимми намерен потакать ей, что, в общем и целом, является очень мудрым шагом. Поэтому я надеюсь увидеть вас на Порталингтон-роуд, 101, завтра, в пятницу, без пяти минут два. Не разочаруйте нас. Я так громко восхвалял вас перед Джимми, что чувствую личную ответственность.

С наилучшими пожеланиями, мой дорогой мальчик,

Поверь мне, всегда твой,

Уильям Р. Фарадей.

P.S. Только что снова открыл это письмо после обхода сада, во время которого я сделал несколько странное открытие. Я боюсь, что это не приведет ни к чему более интересному, чем к какой-нибудь симпатичной деревенской идиллии, но я сообщаю о том, чего это стоит. Отклонившись от своего обычного маршрута вокруг цветочных клумб и озера, я пошла по тропинке через плантацию. Здесь растут очень красивые деревья, и их вид напомнил мне о днях моего детства, когда я гнездился в птичьих гнездах. Несмотря на то, что сезон немного запоздал, я решила попытать счастья и посмотреть, не утратил ли мой глаз свою проницательность. Без сомнения, вы сочтете это довольно глупым, но в каком-то смысле мне повезло, что эта идея пришла мне в голову, потому что вскоре я обнаружил гнездо мэвис этого года прямо на расстоянии вытянутой руки в стволе молодого вяза. Я засунул пальцы внутрь и вытащил бумажный шуруп, из всех вещей! Это был простой белый лист бумаги, и слова на нем были нацарапаны карандашом таким торопливым почерком, что я не мог надеяться сразу узнать его, даже если бы он был мне известен, чего, я думаю, не было. Я скопировала сообщение в свой блокнот и теперь отправляю вам страницу, какой бы она ни была. Я оставила записку там, где она была, не желая ее забирать, но у меня в памяти довольно хорошо запечатлена каллиграфия, и вы можете положиться на меня, я присмотрю за ней.

В.Ф.

Приложение состояло из листка-памятки из карманного ежедневника, а послание, написанное неровным карандашом дяди Уильяма, было кратким, но удивительно по существу. На обороте страницы он нацарапал пояснительную записку: Найден в четверг, в середине дня, в птичьем гнезде на стволе дерева, в четверти мили от границы Белых стен (приблизительная оценка).

Послание состояло из одной строчки, трогательной даже в этом дрожащем стилизованном почерке.

Я люблю тебя. Я люблю тебя. О, я люблю тебя.

В маленькой комнате с эркером и чистой мягкой мебелью стоял тяжелый запах цветов. Сладкий приторный аромат витал по всему дому, наполовину скрывая другие запахи — готовящейся пищи с кухни, камфары, пятен на полу и отвратительного запаха влажных носовых платков. Лепестки лежали на имитационном паркете в столовой, на имитационном китайском ковре в гостиной и на имитационной персидской ковровой дорожке в холле. Они тоже лежали на узкой лестнице, по гладким красным ступеням которой, опасно раскачиваясь, спускался вычурный гроб с посеребренными ручками менее часа назад.