– Скорее заинтригованным. Садись, – он кивает на пассажирское сиденье. – Довезу тебя до дома.

– Это что, входит в альфа-обязанности?

– Нет, – он улыбается шире. – Это в качестве исключения. Хочу поддержать твой боевой дух, чтобы выяснить, как долго ты сможешь противостоять системе.

Кое-как забравшись в низкий и жутко неудобный спорткар Леона, я наблюдаю, как он обходит капот и занимает место за рулём. В салоне пахнет автомобильной кожей и чем-то сладковато-пряным, дорогим, напоминающим его туалетную воду.

Я отмечаю безупречно чистую приборную панель без единой пылинки и отсутствие каких-либо вещей, принадлежащих его владельцу. Если бы я вчера не видела этот автомобиль во дворе у Демидовых, подумала бы, что его только что выгнали из автосалона.

Опустив на глаза солнцезащитные очки, Леон запускает двигатель. Спорткар грозно рычит, будто выражая недовольство тем, что в него забралась простолюдинка. Здесь даже машины – снобы.

Со вздохом, отвернувшись к окну, я ловлю на себе пристальные взгляды парочки, стоящей возле большого внедорожника, и вопросительно приподнимаю брови: мол, ау? Мы, что, знакомы? Те продолжают бесцеремонно пялиться.

Я машинально кручу головой по сторонам и выясняю, что в радиусе пятидесяти метров нет ни одного человека, который бы не делал бы того же.

– Зря ты решила играть против системы, – задумчиво произносит Леон, будто не замечая прикованного к нам внимания. – И до тебя были те, кто пытались. Ничем хорошим это не заканчивалось. Система всегда оказывалась сильнее.

Я поворачиваю голову, чтобы оценить его профиль. С этого ракурса Леон тоже редкостное «фу-у-у». Правильный формы нос, волевая линия подбородка, уши не торчат. Красивый, аж противно.

– То, что плохо для большинства учащихся здесь, – обычный день для выходца из трущоб. А что ты вообще предлагаешь делать? Смиренно терпеть, пока меня унижают?

– Нет. Но и воевать в открытую смысла нет. Тебе стоит быть умнее.

– Или слабее? – язвлю я. – Чтобы местные альфы не восприняли меня как угрозу.

– Сильны не те, кто громче всех кричит, – он резко поворачивает руль, отчего меня толчком вжимает в кресло. – А те, кто умеют приспособиться и выжить в любых условиях.

Насупившись, я смотрю перед собой. Допустим, зерно здравого смысла в его словах есть. Если я хочу задержаться в этом университете – а у меня нет другого выбора, ибо в противном случае мама меня проклянет, – нужно разработать стратегию выживания.

– Ну а что бы ты сделал бы на моём месте?

Леон бросает на меня насмешливый взгляд:

– Точно не настраивал бы против себя самых мстительных альф университета в первый же учебный день.

– Легко советовать с позиции альфы совета, – замечаю я. – Вряд ли сына Вилена Демидова в первый учебный день кто-то обвинил в том, что он не моется и странно пахнет.

К моему удивлению, Леон согласно кивает.

– Тоже верно. Мы все живем и действуем исходя из обстоятельств. Поэтому я говорю, что ты зря решила пойти против системы. Потому что, когда на тебя обрушится всеобщая травля, за тебя некому будет заступиться.

– То есть ты всё предлагаешь мне униженно молчать?

– Молчать, допустим, не обязательно. Проблема в том, что ты получаешь удовольствие от перепалок, – Леон снисходительно улыбается. – А это уже вызывает вопросы.

– Какие ещё вопросы? – раздражённо фыркаю я.

– Например, почему тебе важнее выйти победительницей из словесной потасовки с той, кто заведомо глупее и слабее, чем получить диплом одного из лучших вузов страны?

Я сердито поджимаю губы.

– Потому что я терпеть не могу несправедливость. Потому что я не умею улыбаться тем, кто хамит, и всегда хочу поставить их на место.

Леон бросает на меня внимательный взгляд, его губы кривятся в усмешке.

– И как, поставила? Довольна результатом?

– Вполне, – огрызаюсь я, начиная злиться на него за правильность и рассудительность.

– Значит, у тебя впереди трудное время, Лия.

– Почему?

– Потому что люди, которых ты так презираешь, управляют этим миром. И тебе придётся научиться с этим жить.

– Хочешь сказать, что мир делится на тех, кто прогибается, и тех, кто нагибает? – с вызовом уточняю я.

Не отрывая взгляда от дороги, Леон кивает.

– Примерно так.

– А ты, видимо, принадлежишь к тем, кто нагибает?

– Мимо. Я предпочитаю играть по своим правилам.

Я вдруг вспоминаю удивление Шер, когда он спросила, не собрался ли Леон изменить своим принципам, и это заставляет меня вглядываться в его лицо с удвоенным вниманием. Любопытство быстро вытесняет раздражение.

– И какие у тебя правила? Может быть, посвятишь?

– Правило первое: не ввязываться в конфликты без видимой на то выгоды.

– Хм-м-м… – я напускаю на себя задумчивый вид. – Если я не ошибаюсь, сегодня ты нарушил это правило.

– Думаешь? – Леон мечет в меня смеющийся взгляд. – Возможно, мне показалось, что ты и есть та самая выгода.

Не до конца понимая, что он подразумевает под этой фразой, я, тем не менее, краснею.

– Твоя выгода – это невеста, – бормочу я. – А от меня выгоды, как от козла молока. И, кстати, почему ты так рано уехал с занятий? Прогуливаешь?

– На четвёртом курсе у нас есть свободное посещение, если оценки выше среднего. Так что у меня есть возможность выбирать, на какие лекции ходить, а какие можно пропустить, – поясняет Леон, щелкая пультом.

Выглянув в окно, я с удивлением обнаруживаю, что мы успели добраться до места.

Глядя на очертания особняка, появляющиеся по мере открывания ворот, я неожиданно ловлю себя на мысли, что присутствие Леона делает это место чуть менее чужим.

– Спасибо за поездку и за познавательную беседу, – искренне благодарю я, когда машина останавливается на парковочной площадке.

Взгляд Леона пробегается от подбородка к воротнику моего свитера, губы изгибаются в вежливой улыбке.

– Пожалуйста. Но имей в виду, что если тебя ещё раз отстранят от занятий, добираться придётся самой.

Мама неторопливо расчёсывает мне волосы – берёт от корней и ведёт гребнем до самых кончиков. Порой бывает больно, но я не подаю вида, благодарная за мгновения редкой близости с ней.

– Ну, прошёл первый учебный день в новом университете?

– Нормально, – машинально отвечаю я и, опомнившись, добавляю, – но если честно, я не уверена, что смогу легко прижиться. Там учится сплошная элита, и таких, как я, они не слишком жалуют.

– Ты что-то ляпнула? – взгляд мамы в отражении зеркала становится строгим.

– Почему ты меня считаешь виноватой? – с обидой выпаливаю я. – Мне было не обязательно что-то говорить. Этим богатым детишкам поперёк горла сам факт того, что рядом ходит кто-то без сумки ценой в полмиллиона, вот они цепляются.

– Запомни, Лия, – чеканит мама, будто не слыша сказанного, – у тебя нет права подвести Вилена Константиновича. Не заставляй меня ходить в деканат и унижаться. Если тебя отчислят, так и останешься неучём. Хочешь до конца жизни убираться в чужих домах, как я?

В её голове столько невысказанной боли, что я не нахожу сил спорить. Леон говорил о том же: мне нужно расставить приоритеты. Либо стиснуть зубы и сосредоточиться на учёбе, либо ещё пару раз поставить на место хамоватых мажоров и ждать отчисления.

– Я тебя поняла, мам, – говорю я, поморщившись от тянущей боли в скальпе. – Постараюсь сосредоточиться на учёбе.

Первые часы в университете я провожу в постоянном напряжении. Идя по коридору, я ловлю на себе цепкие взгляды и слышу перешёптывания:

«Поломойка» «Вызывали в деканат» «Моет посуду у Демидовых»

Слухи здесь разлетаются быстрее света.

На большой перемене по пути в кафе я натыкаюсь на группу студенток, явно принадлежащих к местным «сливкам»: их прически, одежда, аксессуары – всё выглядит так, словно им предстоит шествие по подиуму, а от количества громких логотипов рябит в глазах. Одна из них, шатёнка с яркими губами, смотрит на меня особенно выразительно, словно у нас с ней давняя неприязнь.