Наш заказ суши и роллов привозят только через час, но мы не спешим. Он рассказывает мне о своей работе, смешная комедия на экране вызывает улыбки и смех, со стороны всё выглядит необычайно гармонично и приятно, но только я чувствую, что за этой напускной лёгкостью скрывается напряжение и воющая тоска.

Он хочет мне сказать, хочет поделиться, ему это жизненно необходимо, но почему-то даже маленький шаг в сторону его личной жизни, сопровождается далёким откатом на профессиональную деятельность.

Мы жуём, привезённые курьером блюда японской кухни, и я ловлю себя на том, что слежу за тем, как он касается меня. Пальцы Гара напряжены, он не нежен, он словно проверяет, рядом ли я, и снова ненадолго отпускает.

Когда смешной момент в кино вызывает в нас бурный взрыв смеха, а не нахожу лучше момента, чтобы спросить его о том, что так гложет.

- Перестань варить в себе, ты же попросил меня остаться с тобой не просто так? Расскажи мне, - в этот момент он бездумно перебирает мои пальцы, и, как мне кажется, на мгновение замирает после моих слов, а потом сжимает мою руку всё сильнее.

- Ай, - вскрикиваю я от уже нетерпимой боли, а он, словно очнувшись от оцепенения, начинает путанно извиняться.

- Маш, прости, я дурак, но если бы я сейчас был один, я бы уже всю квартиру разнёс к чёртовой матери. Сдерживаю себя, вернее ты меня сдерживаешь от этого, то есть твоё присутствие здесь. Как же хочется что-нибудь разбить вдребезги, я не думал, что так будет. Знаешь, я уже давно сам с собой договорился, но она же моя дочь, как я могу?

Гар закрывает ладонями глаза, шумно дышит и тут же со всей дури ударяет по мягкому подлокотнику дивана. Обивка и наполнитель под ней гасят его силу, но боль в руке остаётся. Он потирает кулак и запястье, одновременно извиняясь передо мной.

- Маш, прости, что так себя веду, может ты ожидала от меня чего-то другого, да я и сам думал, что смогу держать себя в руках, но мысли всё время там. Не могу отпустить, но понимаю, что уже потерял, и всё зашло слишком далеко, чтобы пытаться вернуть обратно.

- А ты бы хотел? Хотел обратно? – для меня это важно, я хочу услышать ответ на этот вопрос, причём не какую-нибудь притворную отмазку, а реальный взвешенный честный ответ.

- Не знаю, - отвечает он почти беззвучно, хотя прекрасно знает, просто не хочет себе в этом признаваться.

- Ты не можешь не знать, Гар. Ты всё знаешь, просто боишься сам себе в этом признаться.

- Она гасла со мной, я видел это. Наша любовь не прошла испытания расстоянием, её тянуло обратно, её кровь там, она здесь чужая, я чувствовал это, так же как видел, как загораются её глаза, когда она говорила о Грузии. Она бы здесь завяла. Я бы не смог дать ей того, в чём она нуждалась.

- А почему ты не захотел с ней на её родину? Может, тогда бы всё было по-другому?

Отрицательно качает головой.

- А дочь? – заставляю я себя спрашивать дальше, хотя мне не очень приятно в это погружаться.

- Знаешь, как она звала её дома? Лизико, - он грустно усмехается. – Не Лиза, не Елизавета, не Лизочка, а Лизико, и только так. Черт, она и себя просила называть Мананой, ей так больше нравилось, это их наречие, их ласкательные формы имён, я бесился, но называл. А что мне было делать? Я и к Гару привык… Чёрт, чёрт, чёрт…

Он вскакивает с дивана и начинает ходить по комнате, меряя её шагами от порога к окну. Я сижу и жду, чем всё это кончится. Как мне кажется, будет ещё признание, но оно видимо ещё не готово, он не выпускает его, пытаясь успокоиться после того, как уже вылил на меня достаточно того, что не хотел открывать.

Наконец он устаёт и снова опускается на диван рядом со мной.

- Прости, - он откидывается на спинку, запрокидывает голову и немигающим взглядом смотрит в потолок. – Прости, что не оправдал твоих ожиданий.

- А ты знаешь, какими были мои ожидания? – теперь приходит очередь усмехаться мне.

- Конечно, знаю. Ты увидела меня, такого большого и сильного, впечатлилась, просто обалдела от моей брутальности и решила, что я надёжен как скала и ото всего смогу тебя защитить и уберечь, разве не так?

Я вижу, что в его глазах загораются весёлие искорки, он шутит, значит, стало полегче.

- И что было дальше? – продолжаю раскручивать я его умозаключения.

- А дальше ты увидела мой «багаж» и теперь наверняка думаешь, как бы отсюда скорее срулить. Кстати, если ты сейчас хочешь уйти, не стесняйся, я всё пойму, вызову такси и с комфортом отправлю до дома. Хочешь домой?

- А ты хочешь, чтобы я уехала?

- Нет, не хочу, - я слышу уверенность в его словах, он действительно не хочет, чтобы я уезжала.

- Я тоже не хочу, - отвечаю я, - продолжим разговор?

Он снова возвращается ко мне на диван и откидывается на спинку:

- Не могу это больше смотреть, можно выключу? – он тянется к пульту, но в последний момент спрашивает у меня разрешение.

- Можно, - спокойно отвечаю я.

- Отлично, - фильм обрывается на какой-то ничего незначащей фразе, теперь нас окружает тишина и становится немного некомфортно. - Я тебе сейчас кое-что покажу, только ты не смейся, хорошо?

Я киваю, честно говоря, уже и не зная, чего ожидать. А он берёт меня за руку и ведёт к закрытой двери.

- Что там? – он говорил про склад вещей, но сейчас я понимаю, что там что-то совершенно другое.

- Открой, дверь не заперта, - разрешает он, а сам стоит за моей спиной, будто сам боится туда заходить.

Я медленно нажимаю на ручку двери и толкаю дверь. Передо мной небольшая уютно обставленная детская: на полках розового деревянного стеллажа игрушки, на маленьком столике карандаши и исчерченные детской рукой рисунки, через открытую дверцу шкафа я вижу сложенные аккуратными стопочками девчачьи вещи.

Такое ощущение, что здесь всё ещё живёт дочка Гара. Чисто, занавески открыты, на подоконнике цветок в горшке, уверена, что он его регулярно поливает. Моё внимание привлекает несвойственная детской картина, нарисованная на стене: крыло самолёта и клубящиеся бело-розовые облака под ним. Это изображение выглядит так реалистично и очень напоминает мне то самое небо, которое я видела из самолёта, когда улетала к Ирке в Сочи, после измены Эдика. Небо цвета измены…

- Зачем ты всё это хранишь? – возвращаюсь я в реальность, делая шаг в комнату его дочери.

- А ты бы смогла выбросить?

- Нужно было всё им отдать, ты не отпускаешь, хотя утверждаешь, что уже распрощался со всеми надеждами.

- Легко тебе говорить, - он задумчиво смотрит на всю эту розовую воздушность и видно, что очень переживает. – Они уехали очень быстро, а когда я напомнил, что у меня целая комната Лизкиных вещей, Маринка попросила их утилизировать, чтобы не заниматься перевозками. Я не смог. Как я всё это выброшу? Куда?

- Понятно, - решительно произношу я, хотя в голове полное отсутствие понимания. – Пойдём отсюда, а то настроение стремительно падает.

Он кивает, и мы возвращаемся на диван в большую комнату.

- Маш, ты не подумай, что я какой-то там слюнтяй. Я всё понимаю, нормально отдупляю, но иногда такая тоска накатывает, что выть хочется. Ещё и этот отказ, представляешь, я даже не знал, что так можно, а они уже всё подготовили. Приезжай, Гарушка, к нотариусу на подписание добровольного отказа от отцовства, всю жизнь теперь буду чувствовать за собой вину.

- Это не твоё решение, ты можешь его не подписывать, - пытаюсь я хоть как-то его успокоить.

- А смысл? Она уехала, возвращаться оттуда точно не будет, и, как я уже говорил, у Марины там жених давно подобранный. Зачем портить ребёнку жизнь своей фамилией и отчеством. Вдруг дразнить будут? Я думаю, так правильно. Завтра всё подпишу и закрою эту страницу.

- А ремонт в комнате сделаешь? Вещи утилизируешь? – смотрю на него испытывающим взглядом.

- Не могу, вот хоть режь – не могу, - признаётся он, и я чувствую, что это не наигранно, он действительно не может, слишком глубоко в этом, самому не выбраться.