Конечно, это может быть и простым совпадением, но думается, что именно это место из записок Дж. отчасти подсказало Митчелл сюжет пикника в усадьбе Уилксов. Практически совпадают и даты двух этих сцен. Судите сами: в начале романа молодой оболтус Стюарт Тарлтон говорит, что форт Самтер был захвачен южанами «позавчера» (I, 19), т. е. речь идет о 15 апреля, ибо Самтер был захвачен 13‑го. Там же говорится о планах поездки на пикник к Уилксам «завтра», т. е. 16‑го. А Дж. помечает в записках, что обед у дядюшки Ральфа состоялся 19 апреля! II эпизоды похожи, и разница между ними во времени всего в три дня. Нет, вряд ли это совпадение.
Вернемся к роману. Слова Ретта Батлера не вызывают у участников пикника ничего, кроме озлобления. Иначе и быть не могло: Юг в те дни рвался в бой, «был охвачен возбуждением, пьян войной. Все считали, что первый же бой положит конец войне, и молодые люди спешили завербоваться, пока война еще не кончилась… Поезда с солдатами ежедневно шли через Джонсборо на север… И все были недообучены, недовооружены, и все возбужденно, весело кричали и шумели, словно направляясь на пикник» (I, 164). Нет, это оказалось далеко не пикником. Тончайший анализ причин поражения Юга, проделанный Митчелл, искусно «роздан» разным героям романа. Так, если в уста Ретта писательница вкладывает циничное, насмешливое (и при этом вполне объективное и тонкое) обличение Юга, то другому герою романа, несостоявшейся любви Скарлетт Эшли Уилксу, Митчелл отдает, по–видимому, собственные взгляды на свою родину и на то, что произошло на земле «её» Юга в 60‑е годы.
Решив тайком прочесть письмо ушедшего на фронт Эшли к жене, Скарлетт с изумлением находит в нем такие слова: «Война — грязное занятие, а мне грязь претит… звук трубы не зажигает мою кровь, и дробь барабана не понуждает мои ноги спешить в поход, ибо я слишком ясно вижу: нас предали. Нас предало наше собственное самомнение, наша уверенность, что любой, южанин стоит дюжины янки, что Король Хлопок может править миром. Нас предали громкие слова и предрассудки, призывы к ненависти и демагогические фразы… Я сражаюсь за прошлое, за былой уклад жизни, который я так люблю и который, боюсь, утрачен навеки, какие бы кости ни выпали нам в этой игре, потому что — победим мы или потерпим поражение — и в том и в другом случае мы проиграли… Нам следовало бы прислушиваться к таким циникам, как Батлер, которые знают, что говорят, а не к восторженным болтунам, которые только говорят, а дела не знают» (I, 258–250, 261).
Отметим еще одно достижение Митчелл. С удивительной тонкостью, даже изяществом она сумела сделать ясным как дважды два го, что не удавалось ее современникам–обществоведам: несмотря на все внешние противоречия между Севером и Югом, позиции их были не так уж далеки друг от друга, представляя собой нечто вроде сообщающихся сосудов. А итогом гражданской войны, как убедительно показывает Митчелл, стало не низвержение Юга как социального организма, а, скорее, альянс победителей и побежденных. Этот альянс Митчелл символически изображает в виде развивающихся отношений Ретта и Скарлетт. Напомним, что условно, «в грубом приближении», Скарлетт — это Юг, а Ретт — Север. По вот что интересно: еще до того, как властный, уверенный в себе Ретт без видимых усилий подчиняет себе (и своей жизненной позиции) Скарлетт, она сама становится другой. Идет уже второй год войны. Летом 1862 г. в Атланте, все еще полной надежд, устраивается пышный бал с благотворительным базаром в пользу армии Конфедерации. И Скарлетт, глядя на многолюдное сборище крикливо разодетых дам и джентльменов, вдруг ощущает, что она уже не может вместе с ними с пеной у рта кричать о «правом деле» Юга. «И вот уже зал утратил свое великолепие в ее глазах и наряды женщин — свой блеск, а их безраздельная преданность Конфедерации и безудержный восторг, озарявший их лица, показались ей просто… да просто смешными!
У нee даже слегка приоткрылся от удивления рот, когда, заглянув себе в душу, она неожиданно поняла, что не испытывает ни той гордости, которой полны эти женщины, ни их готовности пожертвовать всем ради Правого Дела… она уже знала, что это их пресловутое Правое Дело — для нее пустой звук… Правое Дело не представлялось ей священным, а война — чем–то возвышенным» (I, 213). Меняется Юг, растет протест его населения против войны, растет он и в сознании Скарлетт. «Все эти женщины с их вечными разглагольствованиями о патриотизме и преданности Правому Делу — просто истеричные дуры… Она не позволит делать из себя идиотку, готовую пожертвовать всем ради пресловутого Дела, но она и не настолько глупа, чтобы выставлять напоказ свои истинные чувства. У нее хватит смекалки на то, чтобы действовать сообразно обстоятельствам, и никто никогда не узнает, что у нее на душе» (I, 214).
Юг–Скарлетт, Америка–Скарлетт не желают воевать, но меткость «попадания» Митчелл здесь в другом: она как бы напоминает читателям, что именно тогда, в годы гражданской войны, во многом рождался облик сегодняшней Америки, некоторые девизы которой столь бесхитростно отразились в мыслях Скарлетт — не выставлять напоказ свои истинные чувства, действовать сообразно обстоятельствам. Впрочем, в те минуты, на балу, причины миролюбия Скарлетт довольно просты: «Пора положить конец этой войне, чтобы все, кто там воюет на фронте, могли вернуться домой и заняться своим хлопком, и снова задавать балы, и покупать дамам красивые бледно–зеленые платья» (I, 214). Но скоро ее мысли выйдут далеко за рамки балов и платьев.
Проходит немного времени, и Ретт–Север вплотную сходится со Скарлетт–Югом, и то, что Скарлетт интуитивно нащупывала сама, обращается в устах Ретта в четкие формулировки, чтобы потом обрести плоть и кровь в поступках Скарлетт, постепенно встававшей рядом с Реттом в его цинично–безудержной погоне за наживой. Ретт рассказывает Скарлетт, что занимается контрабандой, а она по инерции все еще считает это служением тому же «правому делу». Нет, отвечает он, «контрабанда для меня просто промысел — я делаю на этом деньги … янки помогают мне делать деньги… Среди северян тоже немало несгибаемых патриотов, которые не прочь заработать, сбывая товар конфедератам» (I, 233–234). Скарлетт изумлена. Как? Не может быть! Ведь янки — заклятые враги Юга и Правого дела! Или нет?! И Ретт с улыбкой отвечает: «Это не будет иметь никакого значения в веках. Янки знают, что Конфедерация рано или поздно будет стерта с лица земли, так почему бы им пока что не заработать себе на хлеб?» (I, 234).
Многие в Атланте знают о занятии Ретта Батлера, но все, хотя и с разными чувствами, мирятся с этим: ведь Юг уже далеко не тот, что весной и летом 1861 г., когда мятежникам грезился триумфальный вход их армий в Вашингтон и Филадельфию — колыбель американской независимости. Митчелл пишет: «И не переверни война все представления вверх тормашками и не нуждайся правительство Конфедерации в услугах капитана Батлера, никто в Атланте не пустил бы его к себе на порог. А теперь даже самые чопорные блюстители нравов чувствовали: если они хотят быть патриотами, следует проявлять большую терпимость» (I, 275).
Спору нет: не весь Север, не вся Америка столь циничны, как Ретт Батлер, столь беспринципны, как Скарлетт. Вряд ли надо напоминать об Аврааме Линкольне, об аболиционистах, о борцах за ликвидацию социального неравенства. Но как верно, как точно сумела Митчелл уловить общую тенденцию, динамику развития своего государства. Вперед! Вперед! Еще быстрее! Не считаясь ни с чем, сметая все на пути! Кто не выдерживает темпа — прочь с дороги, в бесправие, в нищету, в небытие! Если кто–то «слабый тростник» (так рассуждал стендалевский Жюльен Сорель) — пусть погибает! Еще быстрее!
Представители старшего поколения должны хорошо помнить, с каким уважением у нас в стране говорили в 30‑е годы об американской деловитости. Да, в ней американцам не откажешь. Но деловитость, оборачивающаяся делячеством, становится самоцелью, безжалостно сминая на своем пути вместе с бездельниками и тех, кто по каким–либо причинам не выдерживает этих предельных темпов. «Время, вперед!» — так некогда звучал наш лозунг, увековеченный в повести Валентина Катаева. «Время — деньги», — говорит английская пословица. И вот уже новый лозунг, не произнесенный, не сформулированный, но все явственнее встающий из страниц романа Митчелл, из истории ее Скарлетт, намертво, навеки сросшейся с американской историей, гласит: «Деньги, вперед!» И никак иначе!
