Позиция самой писательницы глубоко объективна, а не просто находится «посередине» между названными точками зрения. Возьмем, например, пресловутую «апологию рабовладельческого общества» и «патерналистский подход». Критики Митчелл «слева» обычно цеплялись за любое ее внешне пренебрежительное, снисходительное замечание о неграх, не пытаясь вглядеться в эти замечания. Что ж, попробуем это сделать. Вот слуга богатой рабовладельческой семьи, юноша–негр Джимс, говорит о бедной белой семье: «Да откуда у такой нищей белой швали возьмутся деньги покупать себе негров? У них сроду больше четырех рабов не было». И далее: «В голосе Джимса звучало нескрываемое презрение. Ведь его хозяевами были Тарлтоны — владельцы сотни негров, и это возвышало его в собственных глазах; подобно многим неграм с крупных плантаций, он смотрел свысока на мелких фермеров, у которых рабов было раз, два и обчелся» (I, 33). Можно сослаться и на документы, подтверждающие наличие таких взглядов у определенной части рабов. Другое дело, что эту характеристику не следует распространять на всех негров Юга, но ведь Митчелл этого и не делает!
А вот другая сцена: уже после занятия северянами Атланты Скарлетт приезжает в город вместе с верной служанкой, пожилой негритянкой Мамушкой. В Атланту в то время стекалось много негров с брошенных их хозяевами плантаций. «Вот они, наши вольные ниггеры, — фыркнула Мамушка. — Понаехали из деревень — должно, в жизни и коляски–то не видали. А уж до чего рожи нахальные» (II, 43). Реальна такая ситуация? Безусловно. А раз уж сказано слово против своих братьев по крови, то недалеко и до дела. И вот уже Мамушка озлобляется, когда «ниггер» мешает ей пройти. «Вот только уберу с дороги это черное отродье, — громко заявила Мамушка и так замахнулась саквояжем на чернокожего паренька, лениво вышагивающего перед ней, что он отскочил в сторону» (II, 44).
Как же поступить нам? Руководствуясь «заветами» П. Палиевского, назвать такие эпизоды расистскими, трактовать их как клевету на негров? А может быть, согласиться с очевидными фактами: брошенные бежавшими хозяевами и формально освобожденные северянами–победителями (среди которых далеко не все готовы были принять эту новую ситуацию), негры устремились в города, надеясь найти там работу, чтобы хотя бы в таком виде получить ту самую свободу, о которой столь громогласно было объявлено. Но никто не собирался создавать для них новых рабочих мест, их судьбы мало волновали «освободителей», и вот, как слепые котята, оторванные безжалостной рукой от матери, негры мыкались по городам и весям, где, не найдя ни помощи, ни сочувствия, со слезами взывали к прохожим: «Хозяюшка, мэм, пожалуйста, напишите моему господину в графство Фейет, что я туточки. А уж он приедет и заберет меня, старика, к себе.. Ради господа бога, а то ведь я тут ума решусь, на этой свободе!» (II, 156–157).
Так было, и дело вовсе не в «патерналистском подходе»,, а в том, что даже в наши дни не так уж много белых американцев сумели до конца преодолеть прежнее отношение к неграм как к существам «второго сорта». Ну, а «добрым белым хозяевам» они нужны были все по той же причине, что и до «освобождения», — как дешевая и надежная рабочая сила. Что же касается своего рода «черной аристократии», каковая только что предстала перед нами в лице Мамушки и слуги Джимса, то ведь она есть и в современной Америке, так зачем же от этого стыдливо отворачиваться? Может быть, сейчас, когда мы наконец–то начинаем учиться говорить нелицеприятные вещи о самих себе, нет оснований не говорить их о других, поскольку «так не могло» быть»? Но ведь было!
И здесь вновь следует помянуть добрым словом Маргарет Митчелл. Не подозревая, что ее будут обвинять то в «апологии», то в «патернализме», она искренне и объективно написала о том, что ей рассказывали и что она видела своими глазами, — ведь Пегги в годы детства и юности могла воочию наблюдать патриархальные отношения белых и черных в определенной части южных семейств. И в определенном смысле к ее роману можно относиться как к документу, но только не как к умильно–пасторальному лубку. Впрочем, историзм художественного произведения — не исключение из правил, а как раз само правило, оно подразумевается, хотя выполняется далеко не всегда. В конце концов нет ничего удивительного в том, что человек знает (и даже отлично знает, как в данном случае) историю своей родины. Удивляет другое: тщательно сохраняя объективность и беспристрастность, Митчелл при этом не скрывает своих симпатий к очаровательной героине романа и, казалось бы, почти готова разделить ее взгляды.
Как же удержаться у этой черты, не переступить ее? Ведь Маргарет выросла и прожила всю жизнь на Юге, где до сих пор пышно отмечают годовщины побед рабовладельческих армий, чтят память их главных генералов, вывешивают флаги Конфедерации. Но писательница знает: война нагляднейшим образом показала несостоятельность и позиций южан и общества, за право которого на жизнь они сражались. Отрицать это было бы нелепо. И Митчелл делает вторым главным героем романа Ретта Батлера, олицетворяющего собой цинично–деловой Север (хотя сам Ретт — южанин), в котором в те годы бурная, неуемная энергия соседствовала с холодным прагматизмом, жаждой наживы, готовностью идти к своей цели по трупам не только врагов, но и любого, кто случайно окажется на пути.
В начале романа Скарлетт и Ретт — это две Америки, Юг и Север в том виде, в каком они сошлись на полях сражений весной 1861 г. С поразительным мастерством и глубоким пониманием исторического подтекста событий Митчелл рисует серию сцен, в которых безудержный оптимизм и бахвальство общества, окружавшего Скарлетт, наталкивается на стену циничной уверенности Ретта в бесперспективности «южного дела». «Янки слишком боятся нас, чтобы решиться с нами воевать» (I, 19), — безапелляционно заявляет Скарлетт сразу же после падения форта Самтер. Ей вторят собравшиеся на пикник состоятельные жители Тары: «Мы разобьем их за один месяц»; «Один южанин стоит двадцати янки»;. «Мы их так проучим, они нас долго не забудут»; «Мы так накормим их войной — будут сыты по горло» (I, 137). И в этом ура–патриотическом хоре тонут слова полуглухого старика, мистера Макра: «Не нужна вам эта война. Я‑то воевал и знаю… Никто из вас не знает, что такое война… Это — ходить не жравши, спать на сырой земле и болеть лихорадкой и воспалением легких. А не лихорадкой, так поносом» (I, 142).
Кто–то не обратил внимания на слова мистера Макра, кто–то стал пылко возражать: «Мы разобьем их в один месяц! Что может этот сброд против истинных джентльменов! Да какое там в месяц — в одном сражении…» (I, 142–143).
Но тут «патриотам» дает хладнокровную отповедь только что возникший на страницах романа Ретт Батлер. Вот какие слова его устами говорит Митчелл: «Задумывался ли кто–нибудь из вас, джентльмены, над тем, что к югу от железнодорожной линии Мейкон — Диксон[7] нет ни одного оружейного завода? Или над тем, как вообще мало литейных заводов на Юге? Так же как и ткацких фабрик, и шерстепрядильных и кожевенных предприятий? Задумывались вы над тем, что у нас нет ни одного военного корабля и что флот янки может заблокировать наши гавани за одну неделю, после чего мы не сможем продать за океан ни единого тюка хлопка? …Я родился в Чарлстоне (в русском переводе неверно дано «Чарльстон». — С. Б.), но последние несколько лет провел на Севере… И я видел многое, чего никто из вас не видел. Я видел тысячи иммигрантов, готовых за кусок хлеба и несколько долларов сражаться на стороне янки, я видел заводы, фабрики, верфи, рудники и угольные копи — все то, чего у нас нет. А у нас есть только хлопок, рабы и спесь. Это не мы их, а они нас разобьют в один месяц» (I, 143–144).
Среди многочисленных мемуаров о гражданской войне, опубликованных в США, есть и записки безымянной южанки, которая, однако, была сторонницей Союза. Нет сомнений, что они знакомы автору «Унесенных ветром», поскольку впервые были опубликованы в 1893 г., а Маргарет Митчелл, как явствует из ее писем и отзывов ее родных и друзей, прочла едва ли не все из огромного потока литературы о гражданской войне. И там мы встречаем примечательную сцену: автор записок (она обозначена инициалом «Дж.») обедает у своего дядюшки Ральфа. За обедом присутствуют несколько видных граждан Нового Орлеана, где жила Дж. Все дружно расхваливают Конфедерацию и ее непременную победу в скором будущем. Но дядюшка Ральф скептически говорит: «Нет, господа, в тот день, когда мы отделились, звезда нашей славы закатилась»[8].
