Впрочем, об этом удивительном предисловии можно говорить еще много и даже выйти при этом за рамки его скромного объема. Скажем короче: именно оно еще раз подтвердило необходимость самого активного привлечения к публикации литературных произведений хотя бы такого высокого ранга, как роман Митчелл, квалифицированных специалистов. А в данной статье мы попытаемся по мере сил восполнить то, что не было сделано несколько лет назад при публикации романа «Унесенные ветром».
Итак, в чем же все–таки загадка, секрет столь невиданного успеха, притягательности «Унесенных ветром» с их в общем–то бесхитростной, мелодраматичной на первый взгляд интригой? Ответ на этот вопрос мог бы стать темой не для одного научного исследования, но попробуем сформулировать его кратко: Маргарет Митчелл, как никому другому ни до, ни после нее, включая и историков–профессионалов, удалось показать истинную Америку. И вот что поразительно: это оказался портрет не только той Америки, которую отделяют от нас уже более 12 десятилетий, но и современной, сегодняшней Америки. Рядом с этим встает и другая загадка: как удалось Митчелл, не только почти не выезжавшей за пределы родной Атланты (факт редчайший, учитывая страсть американцев, особенно в те годы, к постоянным переездам), но и крайне неохотно выходившей за порог своего дома, так глубоко проникнуть в самую суть событий, происходивших за четыре десятилетия до ее рождения?
Сама Митчелл, отвечая на такие вопросы, в частности, писала: «Как же мне было не знать о гражданской войне и тяжелых временах, которые пришли после нее? Я на этом выросла. И мне казалось тогда, что все это было только что, за несколько лет до моего рождения»[4]. Да, ее родина — Атланта была сердцем Юга (впрочем, на эту роль претендуют и другие южные города США), и вполне естественно, что маленькая Пегги (сокращение от Маргарет) безоговорочно была на стороне «своих». Южане не любили вспоминать о своем поражении, и когда в 10-легнем возрасте Пегги узнала, что Юг, оказывается, проиграл войну, а боготворимый на всех перекрестках его городов генерал Ли сдался главнокомандующему северян Гранту, она долго не хотела этому верить.
Как удивительно «прижились» факты биографии Митчелл в романе и как, отразившись от его страниц, они точно возвратились в те далекие годы, когда на родине писательницы бушевал военный пожар! Очевидно, что именно свое детство и имела в виду Митчелл, когда много лет спустя описывала «мальчиков, примостившихся на коленях у отцов, глазенки у них сверкали, они учащенно дышали, слушая рассказы о ночных вылазках и отчаянных кавалерийских рейдах, о том, как водружали флаг на вражеских брустверах. Им слышался бой барабанов, и пение волынок, и клич повстанцев (а здесь следовало бы переводчице Т. Озерской поставить слово «мятежник»: ведь в русском языке слово «повстанец» воспринимается, как правило, в позитивном значении, а «мятежник» — наоборот. — С. Б.), они видели босых солдат с израненными ногами, шагавших под дождем, волоча изодранные в клочья знамена» (II, 253).
И все–таки в «феномене Митчелл» вряд ли помогут нам разобраться рассказы о войне ее бабушки, Энни Фитцджеральд (многие эпизоды из ее рассказов Маргарет потом «подарила» героине своего романа — Скарлетт), или старых ветеранов, которых в первой четверти нашего века в Атланте было немало. В атмосфере схожих рассказов и легенд выросли сотни мальчиков и девочек американского Юга. Но, повзрослев, они не написали «Унесенных ветром». Скажем больше: современник гражданской войны Марк Твен, познавший ее на собственном опыте (он был мобилизован в армию южан, но спустя несколько дней сбежал домой, напуганный приближением безвестного тогда Гранта, будущего главнокомандующего армии Севера), а не со слов бабушки, не раз пытался отразить эти события в своем творчестве, но ничего близкого по глубине к роману Митчелл у него не получилось. Такое же «поражение» при сравнении с «Унесенными ветром» терпели и все другие произведения литературы, равно как и большинство исторических работ.
В этой связи нельзя не отметить еще один любопытный факт: спустя два года после выхода в свет «Унесенных ветром», в 1938 г., в США был опубликован роман уже знаменитого к тому времени Уильяма Фолкнера (1897–1962) «Непобежденные», посвященный тому же историческому периоду. Но вопрос о какой–либо конкуренции вполне добротного романа Фолкнера с «Унесенными ветром» даже не вставал. Напротив, некоторые критики обвинили Фолкнера в том, что отдельные эпизоды и сюжетные линии «Непобежденных» он — вольно или невольно — заимствовал у Митчелл.
Что ж, попробуем тоже пройтись (учитывая сжатые рамки публикации — «пробежаться») по страницам «Унесенных ветром» в надежде приоткрыть завесу тайны над загадкой и этого произведения, и его автора — маленькой Маргарет Митчелл (так называли ее газетчики из–за роста — 150 см), ставшей, пожалуй, самой популярной женщиной Америки. Не только читатели, но и специалисты не перестают удивляться тому, сколь органично удалось ей переплести в романе реалии американской истории с вымышленными героями и ситуациями. Да и можно ли назвать это вымыслом? Ведь Митчелл основывалась далеко не на одних рассказах современников гражданской войны, она прочла множество мемуаров, научных исследований, документальных материалов, включая отчеты о сражениях…
«Шел 1861 год, ясный апрельский день клонился к вечеру» (I, 16).. Эту фразу мы встречаем на первой же странице романа — одну из тех трех, которые писательница считала самыми важными и отослала в издательство лишь после многочисленных переделок, едва ли не перед сдачей рукописи в набор. В этот день читатель и попадает в Тару — родовое поместье семьи О’Хара, где жила героиня романа, знаменитая ныне во всем мире Скарлетт. Одной этой фразой емко и точно обозначены и время, и ситуация. В те апрельские дни напряжение в отношениях буржуазного Севера и рабовладельческого Юга достигло предела: войска Южной Каролины осадили находившийся на территории этого штата форт Самтер, гарнизон которого сохранил верность Союзу (так в годы гражданской войны было принято именовать Север). В ночь на 12 апреля орудия южан открыли огонь по форту, и это стало началом четырехлетней войны[5].
Описывая события военных лет, Митчелл рисует в основном сцены жизни в Таре и Атланте, вдали от окопов и траншей (но затем и вблизи от них), о войне же как таковой читателю напоминает «скороговорка», периодически возникающая на страницах романа то в виде нескольких фраз от автора, то в чьем–то разговоре, то в довольно пространном отступлении. Но убранные на «второй план» военные события начинают но мере развития романа все неумолимее вторгаться в безмятежную жизнь его героев, все сильнее и безжалостнее расшатывая ее. Мало сказать, что Митчелл просто стремится быть объективной, — она подчиняет этой задаче композицию, весь строй романа и в то же время неизменно обозначает грань между мыслями того или иного персонажа и реальностью. И эта ее «военная скороговорка» приобретает характер миниатюрного исторического исследования, зрелого и глубокого.
Вот пример: война уже в разгаре, и мы читаем такой авторский текст, который критика в духе предисловия к роману, конечно, отождествила бы с позицией Митчелл: «Конфедерация — в зените своей славы, и победа близка!.. Еще одна победа, — и войне конец!.. Скоро Рафаэль Семмс (капитан пиратского судна мятежников, грабившего и уничтожавшего торговый флот северян; для обделенных примечаниями читателей русского перевода Семмс остается бессмысленным знаком в тексте. — С. Б.) и военно–морской флот Конфедерации дадут жару канонеркам северян и откроют доступ в порты. Да и Англия окажет Конфедерации военную помощь — ведь английские фабрики бездействуют из–за отсутствия южного хлопка» (I, 212). По нет, это не позиция Митчелл, сумевшей (как? каким образом ей удалось это в провинциальной Атланте? — вот в чем загадка!) увидеть и понять другое: «Англия никогда не придет на помощь Конфедерации. Англия никогда не выступает на стороне побежденного. Потому–то она и Англия… Пусть уж лучше английские ткачи подохнут с голоду из–за отсутствия хлопка, лишь бы, упаси боже, не шевельнуть пальцем в защиту рабства… Конфедерация обречена. Она, как верблюд, живет сейчас за счет своего горба, но это не может длиться вечно» (I, 292).
