— С чего бы это? — перебил Извек, переставая жевать.
— Да связалась как-то с одним дураком, до сих пор по нему, бестолковому, сохнет… А он вроде вас: в поле ветер — в задне дым. Хвост торчком поставил, и давай по миру круги нарезать. Всё добро искал, для всех. Зло уничтожить торопился. Корень зла найти вознамерился. Ну и где он теперь? Попал, как кур во щи, в кагорту Светлых… вот и гнётся поныне от вселенских забот…
Извек навострил ухо, но лицо сделал придурковатое, закинул в рот ягодку и, как бы невзначай спросил:
— Ага, слыхивал про такого. А он один был, либо со товарищи?
— Со товарищи, — простонал Кощей. — Такими же дурными, как и сам. Пока для всех счастья искали, едва мир вверх ногами не перевернули.
— А что, — мечтательно протянул Бутян, отпуская нос. — Может и нам взяться? Хорошими станем, добрыми, старичков забижать не будем, а, дедуля!?
Бессмертный презрительно улыбнулся сквозь выступившие слёзы.
— Кишка у вас до него тонка… Он хоть и дурак, да было в нём что-то… Теперь таких не рожают.
— Ну, тонка так тонка, — согласился Извек. — А поведай-ка, дедуля, откель ты про мою заботу узнал? Ты же говорил, что живёшь тут отшельником, никуда не выходишь, Дана и прочие тебя ныне не привечают?
— А что тут узнавать, — проворчал Кощей. — У тебя ж на лбу всё было написано. Приглядись, так любой прочтёт.
— Эт как? — опешил Сотник, разглядывая лоб в начищенное до зеркального блеска блюдо.
— Да просто всё. Кислая морда у человека бывает не так часто, как кажется. Когда голоден или оскорблён — рожа жалкая или злая. Голодом таких как вы не огорчишь, да и оскорблений не стерпите, либо пришибёте, либо самих прибьют.
Извек переглянулся с Бутяном, тот кивнул утвердительно, а Кощей продолжал:
— Ехал ты тосклив и задумчив. Ежели б тосковал по дорогой утрате — на челе бы оставили след безысходность и растерянность. Ты же таковым не казался. На тоску от неприкаянности тоже не похоже: такие соколы на дороге не валяются и без дела не сидят. Задумчивость глубокая, глаза делает строгими и, либо губы сжимает, либо что-нибудь в зубы суёт: соломинку там, или ноготь.
Отбросив пару мелочей, остаётся одна кручинка — сердечная. Опять же, если б простой девкой озаботился, то был бы просто задумчив, решал как её самому привадить, или к ведунам поспешил. Навидался я подобных. Ты же не торопился своего добиться, ибо знал, что не в твоих силах такую бедульку решить. От того и по сторонам глядел рассеянно. А тут дело ясное: не из людского мира зазноба твоя! А уж когда ты на стену со зверями вылупился, тут уж совсем всё ясно стало. Полканов с индриками, змеев с семарглами, многодланов с чаркасами и единорогов со смоками едва глазом тронул…
Бутян вытаращил глаза и, едва не руками, захлопнул упавшую на грудь челюсть. Задрав брови домиком, поморгал глазами.
— Эт куда ж тебя, почтенный Извек, встрющило?
Сотник угрюмо посмотрел в глаза атаману, вздохнул, промолчал.
— Да по русалке он сохнет, — снисходительно пояснил Кощей. — По простой русалке. Только, зря всё это! Дело гиблое.
— Не по простой, — проронил Сотник потерянно.
Кощей поморщился, но увидев угрожающий взгляд Бутяна, опустил глаза, пробормотал невнятно.
— Конечно не простая. Они все необыкновенные, когда в наши сердца западают.
Извек отодвинул от Бессмертного Бутянову ручищу, заглянул Кощею в глаза.
— Так значит и про то, что она меня забыть не может, тоже… пустое.
— Да это уж я так, для пущей уверенности приврал, дабы покрепче зацепить. Надо же было позаботиться, чтобы ты расстарался… Но ты не кручинься, я отблагодарю! Хочешь самым богатым во всём свете станешь, а хочешь — великим владыкой сделаю. Могу всё золото отдать, каменья самоцветные…
— Да забей ты это золото себе в зад… — не выдержал Бутян. — И каменьями присыпь!
Обернувшись к Извеку, хлопнул по плечу.
— Слушай, Сотник, а давай всё таки изничтожим этого мудреца! То-то славно будет!
— К чему? — Извек тяжело вздохнул. — Без крайней надобности такое чудо света губить? Не, не стоит…
— Без надобности! — подскочил атаман. — Он же тебя самого извести хотел! Хоть и моими руками, но ведь хотел!
— Так ведь не смог, — пожал плечами Сотник. — Хотя, лучше бы извёл.
— Ну уж не рубись ты так! Всё ещё у нас в жизни затопорщится! — попытался утешить Бутян. — Ну хотя бы мечик себе забери, чай, Кладенцы на дорогах не валяются!
Извек оглянулся на чудесное оружие, покачал головой.
— У воя всё должно быть по чести, а с этой бирюлькой и бестолковый в герои вылезет. Нет уж, пусть тут остаётся. Тем паче, слышал я, что кладенцов этих немеряно. Токмо, по свету раскиданы, кто где.
— Не так уж и немеряно, — буркнул Кошей. — Всего-то четыре штуки осталось. Один у Перуна, другой под Алатырь-камнем, третий в кургане Ататорка. Четвёртый вот он — мой!
— Мо-ой! — передразнил атаман. — Тебе то он к чему! Сидишь тут, над златом чахнешь… Вот и сиди, пока мои хлопцы не приедут. А как приедут, придётся поделиться по честному. Нет! Не по честному, а по справедливости. Ещё и за погибших заплатишь, причём втрое! А потом будешь придумывать, как дружиннику помочь. Не придумаешь — зажарим тебя на вертеле, сожрём по кусочкам, да загадим тобой окрестности. Поглядим потом, как ты из помёта оживать будешь.
Бутян деловито глянул на переломанные пальцы Кощея, убедился, что для сотворения заклятий ещё не выправились, и удовлетворённо потянулся за кубком. Поникший Сотник уже не слышал происходящего. Лицо потемнело, глаза глядели в пустоту. На хлопок по плечу Бутяновой длани, лишь поднял невидящие глаза, медленно, как во сне проговорил:
— Поеду я. Надо в Киев ворочаться, нагулялся уже.
Бутян хотел было что-то сказать, но увидав глаза Сотника, только молча кивнул. Провожая взглядом бредущего к выходу дружинника, крикнул вслед:
— Бывай, Извек, может свидимся!
— Может. — тихо донеслось в ответ и Сотник скрылся в каменном проходе.
Атаман грозовой тучей развернулся к угрюмому Кощею и, со всей силой съездил по понурой голове.
— Пёс ты шелудивый! Такого человека огорчил! Он же теперь с горя засохнуть может.
