Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Человек с довольно приятным лицом поздоровался и сказал:

— Лев Савельевич, мы приняли по поводу дачи принципиальное решение, но если вы не хотите выезжать, — тут он развел руками, — никто вас не гонит, милицию мы вызывать не будем.

— Нет, это мы вызвали бы милицию, — вступила Лиля.

— Между прочим, вы не представились.

— Извините, — смутился человек с довольно приятным лицом, — я председатель правления Литфонда.

— А фамилия?

Он помялся, но все же выдавил:

— Помпеев.

— Странно, — удивилась Лиля, — Юрий Помпеев? Почему же вы боялись назвать фамилию? Я от многих слышала, что Помпеев — человек вполне порядочный.

399

Настала моя очередь.

— Вы председатель правления, следовательно присутствовали на секретариате. У меня только два вопроса.

— Пожалуйста, Лев Савельевич.

— Решение о моем исключении принято единогласно?

— Да.

— Гранин был?

Ужасно ему не хотелось отвечать, особенно при свидетелях. А куда денешься? И не поднимая глаз, он пробормотал:

— Был.

Тогда я немного поговорил.

— И не стыдно! — сказал я. — Исключили заочно… трусливо, незаконно… Не могли приехать… Здоровые мужики… Прислали хулиганскую телеграмму…

Помпеев молчал. По-моему, ему и вправду было не по себе. (Если бы так! Хоть одному бы — и то легче!) Потом он сделал знак своим:

— Ну, мы пойдем…

И вдруг — я ушам не поверил:

— Желаю вам всяческого благополучия. И главное — здоровья.

— Если бы это были не вы, — сказал я, — я посчитал бы ваши слова насмешкой. Ведь вы же лишили меня всего, даже медицинской помощи.

Но на этот раз он не отвел взгляда.

— И все-таки, — повторил он настойчиво, — желаю вам всяческого благополучия.

И они ушли.

КНИГИ, КНИГИ

Трудно продавать вещи. Продаешь, как предаешь. Будто они живые существа. Будто (да так оно и есть!), в сговоре с будущим, навсегда расстаешься с прошлой радостью, прошлой любовью, со всей своей прошлой жизнью — а что мы без нее?

400

И почти не торгуешься — совестно перед вещами.

А как вещи мои выносили,

Все-то вещи по мне голосили:

Расстаемся — не спас, не помог!

Шкаф дрожал и в дверях упирался,

Столик в угол забиться старался

И без люстры грустил потолок.

А любимые книги кричали:

"Не дожить бы до этой печали!

Что ж ты нас продаешь за гроши?

Не глядишь, будто слезы скрываешь,

И на лестницу дверь открываешь —

Отрываешь живьем от души".

Книги, книги, меня не кляните,

В равнодушных руках помяните,

Не казните последней виной.

Скоро я эти стены покину

И, как вы, побреду на чужбину,

И скажите — что будет со мной?

ГАЛИЧ-

Я помню, как за полгода до своего исключения из СП Галич сидел у моей постели, гладил меня по голове и говорил: "Ну мы-то с тобой, Левочка, никуда не уедем".

Мне рассказывали потом: когда надвинулось неотвратимое, он, спустившись к машине, рыдал посреди огромного московского двора.

"Мы-то с тобой, Левочка, никуда не уедем"! — это звучало, как заклинание.

Никто не хотел уезжать. Никто не хотел умирать.

И вот он уехал, и умер. А теперь уезжаю я. И — кто знает! — может быть, это и есть начало моей духовной смерти?

401

ФИМУ ЭТКИНДА ЗНАЕТЕ?-

В последний свой приход (а было их три) Павел Константинович попросил:

— Вы уж не пишите там обо мне: мне все-таки работать. Работать? А какая его работа — топтать моих друзей? Что произойдет с ним, когда эта книга выйдет в свет? Выгонят? Пусть — может быть, еще душу спасет. Хотя, вряд ли. Первая судьба, которую он сломал, как сухой прут о колено, была его собственная.

А пока — смотрите, как он старается!

Моему другу химику он сказал:

— Я задал вам вопрос, и ответ будет лакмусовой бумажкой вашей искренности.

Перед филологом щегольнул россыпью иностранных слов. Однако, не без конфуза: вместо слова «катарсис» употребил слово "экзерсиз".

Человеку, в котором почувствовал слабину, пригрозил:

— Напрасно молчите. Все равно Друскин перед отъездом всех вас заложит.

Иногда он, правда, нарывается.

— Фиму Эткинда знаете?

— Какого еще Фиму?

— Простите, я хотел сказать Ефима.

— Какого Ефима? Ефим Григорьевич Эткинд — известный литературовед. Мы незнакомы, но книги его стоят на моей полке.

Я уже упоминал: с ними так нельзя. Через неделю у «наглеца» начинаются служебные неприятности.

А вот и у меня телефонный звонок — за день до отъезда.

— Лев Савельевич? Ну, как вы себя чувствуете?

Я прихожу в бешенство. Какое бесстыдство — повесить человека и спрашивать, удобно ли ему висится на суку.

И я выкладываю нашему «детективу» все, что думаю о нем и его "организации".

Я проявляю неслыханную дерзость.

402

— От вас чистый вред, — говорю я. — По-моему, вас надо сажать, как вредителей, как врагов народа.

Не скрою: смелость моя поддерживалась лежащим в кармане билетом. Чувствовал я — не захотят они напоследок связываться. Уж больно некрасивое дело, даже для КГБ.

Но Павла Константиновича я недооценил — он сумел со мной хорошо рассчитаться.

НА ВЫДОХЕ ЧУВСТВ –

"Мне хочется описать ваш отъезд нашими глазами, потому что он нас настолько потряс, что мы долго не могли прийти в себя. Провожающих было мало, хотя другихлюдей хватало, и мы видели с балюстрады каждый ваш шаг. Когда мы увидели, как Лиля на костылях тащит на поводке Гека, Нина Антоновна не может справиться с кладью, а Левка руками пытается крутить колеса коляски, мы думали, что не выдержим. Я заревела и закричала: "Помогите им!" В., такой сдержанный, сказал: "Начинается кошмар", а посторонние провожающие заверещали и стали кричать своим пассажирам, чтобы помогли. Но пассажиры-то одни старики! Дальше всё сквозь слезы и как во сне. Даже неясно помню, как Левку затаскивали в автобус и что было у самолета. Помню только, что тянулось это очень долго. Не знаю, видели вы или нет, но мы махали вам, пока самолет не скрылся в облаках.

Весь день двадцать первого прошел в каком-то тумане — пытались спать, кто-то звонил (кажется, Таня); потом разбирали оставшиеся после вас вещи — что, кому и когда… Все это очень напоминало возвращение с похорон (уж вы простите!); потом звонили, и я все рассказывала, хотя, казалось бы, не так много и расскажешь. Но получалось много и патетично. Да, патетики в этом отлете было хоть отбавляй, хотя не было произнесено ни одного патетического слова".

403

Мне снился отъезд мой — все тот же,

точь-в-точь,

На выдохе чувств, на пределе.

И были друзья нам не в силах помочь

И только глядели, глядели…

Струилась асфальта тревожная ртуть,

Последние стропы рубили.

Я даже губами не мог шевельнуть

И понял: убили… убили…

О Боже, судьбу мою уговори!

О сжалься хоть раз надо мною!

И если ты можешь, плечом подопри

Тяжелое небо земное.

ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ РОДИНУ? –

Они стояли за барьером, в пяти шагах — не больше, но между нами уже легла вечная разлука.

Потом им велели очистить помещение, и они перешли на балюстраду.

Таможенники водили по животу Гека своей дурацкой машинкой — наверное, искали фамильные драгоценности.

— Покажите кошку!

Лиля достала из корзинки бедную, обмочившуюся от страха Бишку и передала ее им с тайным злорадством.

После досмотра мы оказались в огромном, почти пустом зале. Начиналась посадка в автобус.

Служащие получили приказ не помогать — это стало ясно с первых же минут. Старики-пассажиры растерянно хватались за свои вещи.

У дверей торчал здоровенный лоб в пограничной форме.

Я спросил:

— Поможете?

Он качнул головой и процедил:

— Нет.

— Молодой, здоровый — все в Вене расскажу!

64
{"b":"94783","o":1}