Контраст между лицом и речью был поразительным!

Не изменяя тона, Мария Степановна сказала на вполне современном языке:

— Я же просила больше никого не пускать — мастерская не резиновая.

307

"Действительно, — подумала Лиля, — до чего бессовестные некоторые, ведь народу уже и так много".

Она устала стоять и, поискав глазами, уселась на ступеньку, ведущую в нишу.

Мария Степановна читала "Дом поэта" — стихотворение длинное. Лиля с наслаждением слушала, покачиваясь в такт ритму.

Чтение резко оборвалось.

— Это я вам говорю!

Лиля с недоумением оглянулась: кто это такой настырный?

И вдруг поняла. И встала.

— Мне? — спросила она.

— Вам, вам!

— Но ко мне это не относится, — простодушно сказал! Лиля, — у меня письмо от Виктора Андронниковича Мануйлова.

И села.

Мария Степановна, наверное, решила: "Ну что с дурой связываться?" — и продолжала чтение.

Потом все по одному потянулись по ветхой лестнице в кабинет.

— А вы чего же?

— Мне не хочется, Мария Степановна. Я лучше в другой раз, когда никого не будет.

— Подойдите, — сказала старуха.

Лиля подошла.

— Читайте ваше письмо.

Лиля вытащила записку, но через несколько слов остановилась.

— Дальше про нас, мне неудобно.

На следующий день, когда меня везли на пляж, Мария Степановна сама спустилась ко мне со своей верхотуры. Случай в Коктебеле неслыханный.

Так завязалась наша нежная многолетняя дружба, начало которой мы всегда вспоминали со смехом.

308

ДАВИД АБРАМОВИЧ-

Когда мы прилетаем в Симферополь, у трапа самолета нас встречает наш друг — шофер Давид Абрамович Гольдштейн.

Едем.

Бегут белые домики. На дороге щит: "Водитель! Если ты хочешь еще раз увидеть жену и детей, не превышай скорости!"

Мчимся. Нещадно гудим. Из-за поворота выскакивают машины:

Вжик! Вжик!

Два холма, два плавных полукружья. И всегдашняя шоферская острота:

— Смотрите! Мадам Бродская опять забыла надеть шорты.

В разрыве гор — море. Вот и Дом творчества. Путешествие окончено.

На следующий день Давид Абрамович появляется у нас снова. В сумке груши, помидоры, вяленые бычки. Уезжает.

Мария Степановна растрогана до слез:

— Сразу видно — простая русская душа!

БЕЛЕЕТ ПАРУС ОДИНОКИЙ –

Иду с приехавшими к нам в гости диссидентами Володей и Ирой на самый край длинного мола. И прошу поставить мою коляску передними колесами на этот край. Лиля бы умерла от ужаса.

Но Володя и сам человек отчаянный, да к тому же борец зa права человека.

Попросил — значит все. Моя воля.

Они тщательно проверяют тормоза и уходят на пляж купаться.

Я испытываю высокое наслаждение. Не вижу никакой су-

309

ши. Впереди и по бокам только море. Кейфую. Волны, чайки, облака, банальные строчки. Хорошие придут потом, или написаны другими:

Да нет, какое там парус — пароход. Через несколько минут он причалит и мол содрогнется от удара во всю свою длину.

Кретин! Как я мог не предусмотреть такой возможности?

Оглядываюсь — кто бы придержал коляску. Ни души.

Толчок. Тормоза не подводят. А ведь стоило бы сдвинуться на два сантиметра вперед…

Вообще-то этот мол выкидывает коварные штуки.

Молодые ребята, мотоциклисты, придумали игру. Они сворачивают на мол на полной скорости и, промчавши три четверти пути, круто останавливаются.

И вот позавчера у одного из них тормоза отказали. Он несся по настилу и орал дурным голосом:

— А-а-а!

Он вылетел, как лыжник с трамплина, и описал дугу. Mотоцикл утонул, но парень выбрался благополучно.

АНАСТАСИЯ ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА –

Она словно капуста — семьдесят одежек и все без застежек. Придет и начнет снимать кофточки: четыре-пять, не меньше.

Лиля смеется:

— Анастасия Ивановна, как же вы не путаете, в каком порядке их надевать?

А еще она приносит сумочку, битком набитую гомеопатическими лекарствами. И всем предлагает. Мы отшучиваемся, но берем. Разве можно ее обидеть?

У Марии Степановны она гостит каждое лето. Старухи как сестры. Обе острые, оригинальные, удивительно снисхо-

310

дительные друг к другу. Командует, разумеется, Мария Степановна.

Анастасия Ивановна не засиделась. Только сняла свои кофточки, и опять уже их натягивает. Как-то там Марусенька… Пойду… Уходя, она поцеловала меня в лоб и перекрестила:

Господь с тобой! Ни к одному человеку я не испытывал такой благодарности. Ведь это впервые в жизни меня — неверующего — перекрестили.

И — слаб человек! — невольный стыдный огонек тщеславия:

"А будь жива Марина Ивановна, она бы меня, наверное, тоже перекрестила".

ПЕТЕРБУРЖЕНКА –

Молодой человек с надеждой спрашивает:

— Мария Степановна, вы помните меня? Я был у вас тогда-то и тогда-то.

— Нет, милый, не помню. Но какое это имеет значение? Все остается во мне.

Она хитрющая — актриса и притворщица. Мы приехали второй раз. Лиля спешит к ней.

— Мария Степановна, дорогая, здравствуйте!

Она вглядывается и произносит:

— Я вас узнала — вы петербурженка.

— Мария Степановна, какая же я петербурженка? Я Лиля Друскина.

— Лиличка! Ох я, старая дура! Как вы? Как Левушка? Вечером проговаривается:

А я с утра знала, что вы приедете. Мне домработница сказала.

311

ЧЕРТОЧКИ –

— Совсем ослепла! Лиличка, деточка, посмотрите: нет ли на горизонте кораблей?

— Есть.

— А я вижу только черточки.

— Так и я, Мария Степановна, вижу только черточки.

В другой раз:

— А это не Левушку везли сейчас к пляжу?

— Левушку.

— Спасибо, деточка, а то я уже ничего не вижу.

ДОМ –

С утра Мария Степановна начинает обход своих владений. Со всеми вещами она накоротке, и скульптуру египетской царицы, матери Нефертити, называет душечка Таиах.

Дом изумительный — с моря он напоминает корабль. Волошин строил его сам, по собственным чертежам.

Но, рассказывая об этом, Мария Степановна иногда увлекается и уверяет, что Максимилиану Александровичу помогал ле Корбюзье. С француза Корбюзье разговор перескакивает на немцев.

— Они появились в дверях мастерской с автоматами, а раскинула руки вот так и сказала:

— Не пущу!

Я смотрю на ее раскинутые руки и понимаю: все это правда.

И неважно, что немцев то двое, то пятеро. Сколько бы их ни было, они спасовали перед ее бесстрашием и не переступили порога.

Святыня осталась нетронутой.

Кукушка в столовой кукует восемь раз.

И новый фантастический поворот.

— Что же это я заболталась? Уже двадцать часов. Пора слушать Би-Би-Си!

312

Какое невероятное смешение стилей и времен, суетности и вечности. Просто завидно!

ОТОМСТИЛ –

Даже «столпы» Союза писателей считали хорошим тоном претить Марию Степановну. Но язычка ее побаивались. Вот она разговаривает с Евтушенко:

— Женя, я давно знаю и люблю тебя, но ты дурак.

И сердито застучав по столу:

— Не спорь, не спорь! Мне лучше видно — ты дурак!

А вот несет свое брюхо по ступенькам Сергей Наровчатов.

И она качает головой.

— Большим человеком стал, Сережа. Весь мир объездил. А всё о тебе плохое говорят.

Тот, угрюмо:

— Знаю.

Но обиделся. И — мелкий человек — отомстил тоже мелко. Когда, вскоре после смерти Марии Степановны, в малой серии Библиотеки поэта вышел наконец томик Волошина (не увидела, не погладила!), в предисловии Наровчатова о ней не было ни единого слова.

ВЕЧЕРА –

Дом жил своей необыкновенно трогательной, слегка пародийной жизнью.