В Ленинград приехал Маленков, о котором шепотом говорили, что у него руки по локоть в крови. (Передо мной и сейчас стоит его страшное, похожее на блин лицо.) Попков принял высокого гостя в Смольном. Сомневаюсь, что кто-нибудь когда-нибудь узнает подробности их разговора. Известно только, что Попков приехал на машине, а ушел пешком, успел написать отчаянное письмо Сталину и, вероятно, в тот же вечер был арестован.

Дочь третьего секретаря обкома Капустина рассказывала мне позже, что ее отца, Попкова и других ленинградских партийных руководителей Сталин велел не расстреливать, а подвесить на крюк, под ребро. Он был хорошим учеником — кажется, Гитлер подвесил так покушавшихся на него генералов.

Марина Цветаева писала:

"Поэт издалека заводит речь,

Поэта далеко заводит речь".

Я тоже завел речь издалека и вспоминаю об этих событиях, о которых знаю немного, лишь для того, чтобы рассказать, как "Ленинградское дело" отразилось на мне и моей семье.

Жили мы плохо. Регулярной работы не было. Иногда какой-нибудь стишок печатали в «Смене». Изредка, очень изредка бывала халтура на радио — песенка для детской передачи о пионерском галстуке, о партии или о рабочем классе. Платили гроши, но все же это была поддержка.

И вот однажды я позвонил в радиокомитет — нет ли работы. Ответ был ошеломляющим:

— Повесьте трубку и не звоните нам больше никогда!

Я совершенно растерялся, но, немного опомнившись,

154

набрал номер снова и попросил главного редактора. На мой вопросительный лепет последовала грубая отповедь:

— Ах, вы ничего не понимаете? Так я вам объясню. В своих стихах вы воспеваете врага народа Попкова. С такими авторами мы не желаем иметь ничего общего.

И тогда я вспомнил: несколько месяцев тому назад я пробовал дать на радио поэму о Ленинграде. Начиналась она в духе Ольги Берггольц:

"Разметались улицы

В белом бреду,

А дома сутулятся:

Ой, упаду!

Поскрипывают валенки,

Печатая следы…

Саночки маленькие

Два ведра воды".

Затем убогими стихами описывался подвиг бойца. Потом начинался раешник — приезд на фронт шефов.

Конец поэмы был барабанно-лозунговым. Я пересказывал газетную статью о собрании городского актива, на котором Ленинграду торжественно вручали орден Ленина. Вручал Калинин, принимал Попков. Об этом в поэме была одна строчка.

К моему великому огорчению (и на мое счастье) произведение не вышло в эфир из-за низкого художественного уровня. И вдруг теперь оно выплыло на свет Божий. Трудно поверить, но в те черные годы коварная строчка могла стоить мне тюрьмы, а, следовательно, и жизни. Хотя сообщение: "Попков — враг народа" появилось только вчера, я должен был знать о его «измене», когда писал поэму.

Я стал умолять главного редактора отдать мне рукопись. У меня не оставалось ни мужества, ни гордости — один животный страх. Он грубо ответил, что отдавать ее не собирается. И добавил:

— Скажите спасибо, что я добрый человек. Я слышал, что вы всю жизнь прикованы к постели и поэтому из жалости

155

к вам сейчас же сожгу вашу мазню. А вообще-то следовал ее послать в Союз Писателей или в другое место. Благодаря те судьбу, что вы парализованы, не то бы вы так легко не отделались. И не смейте нам больше звонить.

Что ж, вероятно, это был действительно добрый человек И смелый. Ведь поступая так, он тоже ходил по краю. А говорить со мной в ином тоне он не мог — в комнате быта свидетели.

О СТАЛИНЕ-

1. Академик Варга

Гуляла в те послевоенные годы история про академика Варгу — советника Сталина по экономическим вопросам.

Однажды ночью к нему пришли незваные гости и предъявили ордер на арест, подписанный самим Берией.

Известно, что Сталин любил работать по ночам. Пришедшие не доглядели, и Варга успел набрать его номер.

— Иосиф Виссарионович, меня арестовывают по приказу товарища Берии.

— Передайте трубку старшему по званию.

Варга протянул трубку: "Вас товарищ Сталин". Старший по званию принял трубку дрожащими руками и залепетал:

— Да, товарищ Сталин… Хорошо, товарищ Сталин… Но, товарищ Сталин, что же будет со мной? Ведь Лаврентий Павлович сам…

Сталин нетерпеливо перебил:

— Передайте трубку следующему по званию. И опять короткие фразы:

— Да, товарищ Сталин! Слушаю, товарищ Сталин! Есть, товарищ Сталин!

Закончив на этом разговор, младший по званию повесил трубку, вынул револьвер и выстрелил в своего командира.

156

Затем он вежливо извинился перед Варгой, и оперативники ушли, волоча за собой труп.

2. Позвоните по такому-то номеру

Мне кажется, что у Сталина было какое-то свирепое чувство юмора. Он любил забавляться трепетом своих подданных.

Писатель Леонтий Раковский, автор книги "Генералиссимус Суворов", получил письмо: "Позвоните тогда-то, по такому-то номеру".

Он счел это глупой шуткой, но, заинтригованный, все-таки решил позвонить. Телефона у него не было. В назначенное время он зашел в телефонную будку и набрал номер.

Ему сказали:

— Товарищ Раковский? Обождите, с вами будет разговаривать товарищ Сталин.

Раковский обомлел. По тону он сразу понял, что это не розыгрыш

Ждать пришлось долго. Около будки образовалась очередь. Рассерженные люди стучали в дверь, торопили. Раковский, бледный от испуга, высунулся наружу и попросил:

— Товарищи, умоляю, потише — я говорю с товарищем Сталиным.

Эти идиотские, неправдоподобные слова вызвали взрыв хохота. В будку забарабанили сильнее.

Наконец в трубке послышался характерный, до ужаса знакомый голос:

— Товарищ Раковский? Здравствуйте. Я прочел вашу книгу. Она мне понравилась, но у меня есть кое-какие замечания. Возьмите карандаш, бумагу — я буду называть страницы.

Раковский совсем растерялся. Заикаясь от страха, он забормотал, что у него нет телефона, что он звонит по автомата у и почти ничего не слышит из-за волнения и шума.

Сталин резко перебил:

— Так вы что — не можете со мной разговаривать?

157

И повесил трубку.

Шатаясь, хватаясь за сердце, несчастный писатель прошел через безмолвно расступившуюся очередь. Весь день он слонялся по улицам, понимая, что дома его "уже ждут". Но выхода не было, и около часа он обреченно поднялся по лестнице. Дверь открыла жена.

— Где ты пропадал? — воскликнула она. — Я уже начала беспокоиться. А ты знаешь, у меня для тебя сюрприз: нам неожиданно поставили телефон.

Утром раздался звонок:

— Товарищ Раковский? Теперь вы можете со мной разговаривать? Возьмите, пожалуйста, карандаш и бумагу.

3. Пирожки

Мой приятель, которого арестовали в сорок шестом, рассказывал:

— Со мной в камере сидел старик-грузин, измученный всегда печальный.

Я был молод, во мне клокотала жизнь, я не мог полностью осознать ужас происшедшего. И я утешал его:

— Не надо так горевать, отец. Все еще переменится. Мы еще выйдем на волю.

— Может быть, — вздохнул он. — Может быть, вы и выйде| те. Все, кроме меня.

— Почему же?

И тут он сказал потрясающую, почти библейскую фразу:

— Я знал Ирода, когда ему было девятнадцать.

И продолжал:

— Мы были тоже молоды, нам было нечего делать и мы организовали коммунистическую ячейку.

Собирались раз в неделю у учителя — семейного человека. Рассуждали, спорили о светлом будущем, а потом жена учителя вносила блюдо поджаристых пирожков…

Один раз мы заметили, что Джугашвили все время выхо-

158

дит из комнаты. А когда жена открыла дверь кухни, она увидела на блюде всего один пирожок. Учитель спросил:

— Джугашвили, как мог ты сделать это? Ведь мы все ждали…

И он ответил:

— Я хотел.

Старик опустил голову, голос его упал:

— Может быть, вы и выйдете. Но я — никогда. У него хорошая память. Он боится, что я могу рассказать кому-нибудь про пирожки.

И снова добавил свою ужасную фразу: