В лагере нарастает беспокойство: лейтенант Болл, ответственный за снабжение, вернулся с острова Лорд-Хау, куда отправлялся охотится на диких голубей, без единой птицы. А это была единственная надежда пополнить наш запас продовольствия.

Май 1788 года.

Я все серьезнее начинаю подумывать о том, чтобы все-таки попытаться бежать. Так как я ничего не знаю ни о кораблестроении, ни о мореплавании, моя единственная надежда – суша. Я понимал, что в глубине страны могут подстерегать опасности, но мечта о побеге не оставляла меня и становилась навязчивой. В моей бригаде было еще двое таких же сумасшедших, которые вообще не могли говорить ни о чем другом. Эти крепкие здоровые мужчины полагали, что способны вынести все, что угодно, кроме здешней жизни, но у них, к сожалению, не хватало здравого смысла, чтобы объективно оценить степень риска. Несмотря на это, мы довольно часто обсуждали, как можно было бы осуществить нашу мечту. Видимо, это служило хоть и слабым, но все же оправданием нашей беспомощности. Человеку необходимо чувствовать, что он может справиться с обстоятельствами, даже если на самом деле это не так.

Генри Старк с каждым днем слабеет: боюсь, долго не протянет, я же, наоборот, стал куда крепче и теперь резко отличаюсь от того изнеженного городского жителя, каким был когда-то. Смогу ли я выжить там, где многие терпели неудачу? Но туземцы же как-то приспособились и, видимо, прекрасно себя чувствуют. Всякий раз, когда представлялась возможность, я наблюдал за ними и заметил много интересного.

Вопреки первому впечатлению, они отнюдь не нищие: про них не скажешь, что они влачат жалкое существование. Они всегда веселы и энергичны. Ясно, что жизнь, которую они ведут, им нравится, и, очевидно, гораздо больше, чем нам – наша.

Июнь 1788 года.

Положение с продовольствием становится катастрофическим. Точный срок прибытия судов с провизией никому не известен. Люди впадают в уныние, поскольку не знают, удастся ли им выжить. Муки осталось совсем мало, а новые посевы пшеницы еще даже не взошли. Большинство привезенных нами овец пало от болезней. Для борьбы с цингой нас по очереди посылают собирать местные целебные растения: дикий сельдерей, шпинат и петрушку. Мы даже нашли папоротник, у которого съедобные, а для голодного человека даже вкусные корни. Несмотря на близость моря, рыбы очень мало, а наши охотники умудряются больше распугать дичи, чем подстрелить. Кстати, мясо кенгуру оказалось очень вкусным. Я пробовал суп из белых какаду и ворон, а также жареных диких уток, фаршированных ломтиками соленого мяса, и опоссумов, но их мясо сперва нужно вымочить в воде, чтобы избавиться от сильного запаха каучуковых листьев, которыми они в основном питаются. Бандикут – животное с острой мордочкой и глазками-бусинками, очень похожее на крысу, – в зажаренном виде тоже вполне съедобен и по вкусу напоминает молочного поросенка. Однако дичи на всех не хватает, а уходить на охоту в глубь страны, нам не разрешают, опасаясь побегов.

Не следовало писать про еду: желудок тут же дал о себе знать. Вечером мы сварили несколько кусочков протухшей солонины и горстку зараженного долгоносиком риса, и это был весь наш ужин.

Июль 1788 года.

Сегодня умер Генри Старк. Мне будет очень его не хватать. Перед смертью он отдал мне на память свой нож с острым широким лезвием и костяной ручкой.

Котти будет жить в семье Уилла и Сары Мур, с которыми Генри был знаком еще по Англии. Они содержат небольшое заведение в районе Скал и надеются со временем превратить его в постоялый двор. Собственных детей у них нет, и они с радостью приютили Котти, который, без сомнения, будет им хорошим помощником.

Сегодня у меня окончательно созрело решение попытаться бежать из этого проклятого места: угроза смерти не так страшна, как условия, в которых я сейчас живу.

Недели три назад у одного из осужденных кто-то украл последние припасы, спрятанные в тростниковой крыше. Никто не пожелал сознаться в этой подлости, а Уилбурн, жаждавший найти козла отпущения, без всяких доказательств схватил меня и приговорил к наказанию в виде ста ударов плетью. Мои заявления о невиновности его не тронули.

Меня привязали к большому дереву так туго, что грудь едва не расплющилась об его ствол. В роли палача выступил один головорез из осужденных, который даже не пытался скрыть радость от предстоящей экзекуции. Меня били по спине и ягодицам с таким остервенением, что скоро кровь заструилась по ногам в сапоги. Кожа с меня слезала полосками, и боль была такой нестерпимой, что, когда все наконец закончилось, я был почти без сознания.

Я не мог потом спать, и именно в те бессонные ночи окончательно решился на побег. Возможные последствия меня уже не страшили: лучше умереть, чем еще хоть раз пережить подобное истязание!

Джонс и Томас, с которыми мы обсуждали варианты побега, наметили бежать послезавтра. Поначалу я собирался присоединиться к ним, но мы не смогли договориться, в каком направлении двигаться: они настроены были идти на запад, к Голубым горам, я же намеревался отправиться на юго-запад к озеру. Правда, про большое озеро я только слышал: они же утверждали, что это всего лишь легенда. Поскольку никому из нас не разрешается выходить за пределы Сиднея, кто из нас прав – непонятно. Я не раз видел, как привозили обратно кости тех, кто пытался бежать через Голубые горы. Говорят, что дорога в Парраматту прямо-таки усеяна костями. Как бы то ни было, мне, пожалуй, лучше бежать в одиночку. Джонс и Томас – бандиты и закоренелые преступники – если все сложится неудачно, могут стать опасными. Среди тех, кто неудачно пытался бежать, ходили жуткие рассказы о каннибализме и прочих подобных ужасах.

Все хорошенько обдумав, я стал готовиться: прятать понемногу еду, собирать кое-какие вещи, которые могут пригодиться в пути. Удалось даже раздобыть вполне приличный бурдюк для воды, кусок брезента, небольшой моток веревки, трут с кремнем и немного соли. Несмотря на то что мы с Генри никогда не обсуждали возможность побега, думаю, он догадывался, потому что, отдавая мне нож, сказал: «Он пригодится вам, мой друг». Действительно, без ножа в лесу делать нечего: какое-никакое оружие.

Мне было радостно как никогда. Даже если я отправляюсь на смерть, по крайней мере хоть как-то пытаюсь изменить свое положение. Я уже потерян для семьи, у меня нет никаких шансов снова увидеть родных, а моя жизнь в данный момент мало чего стоит. Этот дневник я возьму с собой, и, когда умру, быть может, кто-нибудь позаботится передать его моей семье. Отныне это мой единственный друг, который всегда готов выслушать и никогда не сделает замечаний.

Продолжаю писать уже под сенью каучуковых деревьев в укромной долине. Счастливое стечение обстоятельств и благоприятная погода сделали мой побег не таким уж трудным. Прошлой ночью шел такой сильный дождь, что в двух шагах ничего не было видно, и охрана попряталась в свои хижины. Это значительно облегчило мою задачу. И вот теперь я остался один на один с самым жестоким врагом – природой.

На первый взгляд окрестности – вереница пологих холмов, разделенных покрытыми зарослями долинами, – не производили впечатления негостеприимных, но их приветливый вид был обманчив. Я постоянно замечал следы пребывания аборигенов, но не испытывал страха. Правда, туземцы, случалось, убивали наших людей, но, я уверен, это происходило лишь в силу обстоятельств, поэтому не делаю никаких враждебных жестов по отношению к моему теневому эскорту, а стараюсь придумать, как установить с ним контакт. Мне кажется, они даже помогут, если почувствуют расположение к чужаку.

Удивляло другое: здесь совсем не было воды – ни ручейка, ни родничка и, конечно, никаких признаков озера. У меня нет компаса, и я боюсь, что просто хожу по кругу. Природа здесь повсюду одинаковая, так что сориентироваться трудно. Странно, но я совсем не испытываю страха, даже смерти не боюсь.