<p>
Элимер снова был на ногах, и он бросился на брата — безоружный, в ярости и очень сильный. Он кричал и бил – кулаками, локтями, ногами. Лицо Аданэя искажалось под ударами, брызгала кровь, крошились зубы, с хрустом ломался нос. Элимер вбивал брата в землю, чтобы в этот раз все-таки уничтожить. Навсегда покончить с этим. И вернуть себе трон, вернуть все.</p>
<p>
Последний удар — ногой в лицо. И вдруг — тишина.</p>
<p>
Он увидел лицо.</p>
<p>
Свое лицо.</p>
<p>
Он все это время избивал себя.</p>
<p>
И он закричал — без звука. И в этом беззвучии проснулся.</p>
<p>
Элимер открыл глаза в страхе, что вынырнул в очередной сон. Все казалось слишком тихим. Слишком неподвижным. Лишь спустя несколько мгновений он понял: виски ломит — значит, это реальность. Жар давил на макушку, в горле пересохло. Он уснул, припав спиной к камню, и солнце уже заметно напекло голову. Долго ли он спал?</p>
<p>
Тело после сна было тяжелым, но Элимер заставил себя встать. Медленно провел рукой по лицу, по волосам, задержался пальцами на шее, влажной от пота, и огляделся. Камни вокруг снова были просто камнями — недвижными и горячими от солнца.</p>
<p>
Только сердце никак не могло поверить, что они безобидны. Сон стоял перед глазами: лицо Аданэя. Кубок. Плеть. Шейра. Он бил брата — думал, что брата, — а бил самого себя. С наслаждением.</p>
<p>
«Ты сам отдал ее мне. Ты проиграл».</p>
<p>
Элимер дернулся. Эта фраза теперь звучала как приговор. Он действительно отдал ее. Сам. Позволил ей уехать, покинуть замок, выехать с младенцем. Да, с охранным отрядом. Но охранный отряд – это не войско и не стены. И куда? К дикарям. К духам, которых он сам не принимает всерьез. Он даже не знает точно, где она. С кем. Что думает. А если не вернется?</p>
<p>
А если вернется, но — другой?</p>
<p>
Элимер прижал ладони к камню, словно ища в нем опору. Он знал: это всего лишь сон. Но во сне человек видит то, чего боится по-настоящему. Или то, что уже знает, но не хочет признавать.</p>
<p>
Он проиграл?</p>
<p>
Нет. Он победил. В поединке. Победит и в войне. Он стал кханом, укрепил страну, готовит вторжение…</p>
<p>
Но что, если все это – лишь отсрочка перед тем, как Аданэй заберет все? Может, то, что Элимер нарушил ритуал, каким-то образом подарило врагу силу, которой не должно было быть. Иначе как он вообще выжил в рабстве и даже не утратил своей красоты? Как пробрался на иллиринский престол? И откуда, возьми его бездна, заполучил то пламя?</p>
<p>
Элимер глубоко и тяжко вдохнул и двинулся обратно к замку. В ногах еще была слабость, в голове — гул, но он уже знал, что делать. Нужно вернуть Шейру. Пока не поздно. Пока она не изменилась. Пока ее не увели. Пока он сам не дал ей уйти навсегда. Потому что если он не удержит жену, то не удержит и трон. Если потеряет ее, то потеряет себя.</p>
<p>
Когда он вернулся в покои, то налил себе фруктовой воды, утолил жажду и сразу же велел позвать Уриса Дана, хранителя печати, отвечающего за все, что касается писем, указов и вестей.</p>
<p>
– Послание будет к Видальду, – сказал Элимер, как только Урис явился. – Записывай: я, кхан Отерхейна Элимер II Кханейри, велю Видальду по прозвищу Ворон отправить гонца к становищу айсадов и передать: пусть кханне Отерхейна Шейра-Сину вместе с моим сыном и наследником возвращается в столицу как можно скорее. Однако гонец должен уточнить, что я не приказываю. Прошу. Пусть она сама решает, но имеет в виду, что я жду ее. – Элимер помедлил, взглянул на сосредоточенного Уриса и обратился уже непосредственно к нему: – Напиши это так. Слово в слово. А потом добавь, что, если она откажется вернуться, Видальд сразу же должен об этом доложить.</p>
<p>
Хранитель печати склонил голову, и перо снова заскрипело по листу. Элимер прошелся по комнате, остановился у открытого окна.</p>
<p>
– Урис, напомни, как давно была последняя весть от Видальда?</p>
<p>
– В последний раз он сообщал, что кханне уехала с айсадами, а они разбили стоянку возле…</p>
<p>
– Я помню, о чем он сообщал! – огрызнулся Элимер. – Мой вопрос был в другом.</p>
<p>
– Конечно, мой кхан, прошу извинить. Это было пять дней назад.</p>
<p>
– Тогда допиши: если Видальду что-то покажется слишком странным, пусть сам решает, как поступить. Даю ему полную свободу. Пусть не ждет письменных распоряжений — может быть, уже будет поздно писать.</p>
<p>
– Понял, мой кхан.</p>
<p>
Хранитель печати закончил послание и уже собирался откланяться, но тут замешкался, словно вспомнил о чем-то.</p>
<p>
– Что такое, Урис? – с усталым вздохом спросил Элимер. – Говори быстрее.</p>
<p>
– Есть еще одно. Письмо. Личное. Его вчера принес слуга госпожи Тайлен. Я отложил его, как было велено, но сейчас на всякий случай захватил с собой…</p>
<p>
– Дай сюда.</p>
<p>
Тонко свернутый пергамент, перехваченный темной бечевкой, вряд ли мог содержать что-то хорошее. Тайлен, его давняя любовница и мать его внебрачной дочери, за четыре года, что они не вместе, писала ему всего дважды. Должно было случиться что-то по-настоящему дурное, раз написала сейчас.</p>
<p>
Он разорвал хлипкую бечевку, развернул пергамент. Несколько строк. Он прочел их медленно: «Моя кхан, прости, что тревожу. Я не хотела и не имела права беспокоить и огорчать тебя во время радостных торжеств из-за счастливого рождения твоего наследника, нашего кханади. Поэтому сообщаю только сейчас, что моя дочь, Ишана, умерла месяц назад. Я подумала, что, возможно, тебе следует это знать, и прошу простить, если ошиблась. Да будут благосклонны к тебе боги, Великий кхан».</p>
