<p>
Элимер некоторое время стоял, перечитывая строки снова и снова. Потом опустил руку. Ишана… Умерла. Всего месяц назад. Вскоре после того, как Шейра родила Таериса. Одно дитя пришло в мир, другое ушло. Элимер не мог понять, что чувствует по этому поводу. И чувствует ли вообще хоть что-то.</p>
<p>
– Ответа не будет, – сказал он. – И пусть она больше не пишет. Но скажи казначею, чтобы отправил к ней доверенного. Пусть передаст ей слова сочувствия и, если ей что-то нужно, пусть все устроит как надо. – Он скомкал послание и бросил в холодную сейчас жаровню. – Можешь идти. И скажи там, чтобы сегодня меня больше никто не беспокоил. Хочу остаться один.</p>
<p>
– Будет исполнено, повелитель.</p>
<p>
Когда Урис ушел, Элимер снова наполнил чашу, но теперь уже терпким и сладким как мед вином.</p>
<p>
Мысли шумели. Он подошел к зеркалу, схватил костяной гребень и неосознанным движением провел по волосам, не обращая внимания на отражение. Зато отражение обратило внимание на него – уставилось светлыми глазами брата. Гребень выпал из руки, звякнул об пол, а Элимер застыл, вглядываясь в зеркало, будто ожидал, что стекло само треснет от того, что отразило не его. Он видел свои темные волосы, но обрамляли они высокомерное лицо Аданэя. Губы брата даже не дрогнули, но Элимер услышал слова:</p>
<p>
– Ты так меня боишься, что даже на земле, где ты кхан, чувствуешь себя слабым. Не способен уберечь жену, если не прикуешь ее к себе цепями.</p>
<p>
В груди поднялась душная, обжигающая ярость. Элимер зарычал, размахнулся и ударил кулаком по ухмыляющейся роже. Привезенное из Тэнджи зеркало – единственное стеклянное в замке – пронзительно звякнуло и разлетелось десятками сверкающих осколков. Он глянул на изрезанную руку и, оскалившись, сжал пальцы в кулак. Кровь закапала чаще, окрашивая пол и брызгая на осколки. А в них по-прежнему ухмылялся брат.</p>
<p>
Виски будто иглами пронзило, голову стиснул тяжелый венец боли. Элимер провел окровавленными пальцами по лицу, словно пытаясь стянуть маску ужаса. На лбу, щеках, подбородке остались липкие полосы, а на губах – привкус железа и соли.</p>
<p>
Он больше не понимал, где явь, а где бред.</p>
<p>
«Некоторые раны открывают вход страху. А страх приоткрывает дверь в безумие».</p>
<p>
Где он это слышал? Кто сказал? Он не знал. Может, один из наставников в детстве. Может, Таркхин. А может, это был просто чей-то шепот в его голове.</p>
<p>
Элимер в бешенстве принялся топтать осколки, измельчая в серебряную крупу, будто надеялся таким образом убить Аданэя. Выдохшись, прислонился к стене, потом сполз по ней на пол и зажал голову руками.</p>
<p>
Когда пришел в себя, комнату уже проглотили сумерки. Значит, из-за видения он потерял не один час и даже не заметил. Порезы на руке жгло, но кровь уже запеклась. Осмотрев ладонь, Элимер поморщился и вытащил засевшее в ней стекло, вновь разбередив рану. Затем поднялся, пересел в кресло и позвал слуг. Те испуганно оглядели беспорядок, но задавать вопросы не посмели. Молча разожгли огонь в жаровне и свет в лампах и принялись оттирать кровь и убирать осколки. Элимер не двигался, безучастно наблюдая за их действиями.</p>
<p>
</p>
ГЛАВА 14. Мертвые не требуют слов — они требуют расплаты
<p>
</p>
<p>
Аданэй вернулся в Эртину во второй половине весны, когда солнце нежно припекало, но не жгло, а в дворцовом саду и по всей столице буйно расцветали акации, миндаль и жасмин, и скромно, бледно-желтыми цветочками, распускались оливковые деревья. Цветистыми были и речи сановников, прославляющие царя, и торжественное шествие в честь успешной битвы.</p>
<p>
Все это совершенно не радовало Аданэя. На самом деле он едва дождался, когда наконец завершатся необходимые церемонии и можно будет снова покинуть столицу. Потому что задача перед ним стояла крайне неприятная, но столь же крайне необходимая и довольно срочная — надо было поехать к Иэхтриху Эхаскийскому и лично рассказать, что случилось с его дочерью. Убедить, что вовсе не иллиринцы виновны в ее гибели. Если это удастся, то Аданэй внесет разлад в союз Отерхейна и Эхаскии и тем самым сделает лучший подарок себе и Иллирину.</p>
<p>
В качестве довода Аданэй собирался использовать последнее письмо Отрейи, которое не успели отправить в Эхаскию. Вместе с предыдущем, где принцесса рассказывала о жестокости наместника и равнодушии кхана, оно произведет на региса нужное впечатление. Но надо было успеть раньше, чем Элимер придумает, как и чем умаслить своего союзника, чтобы тот закрыл глаза на смерть любимицы. Пока же посланцев из Отерхейна, как доносили тамошние соглядатаи, Иэхтрих принял прохладно, и это вселяло надежду.</p>
<p>
Аданэй действительно не стал откладывать поездку и на следующий же день после завершения всех торжеств выехал из Эртины. Взял с собой лишь малую свиту, среди которой были Ниррас с Аххаритом, и письмо, способное изменить отношение Иэхтриха к союзу с Отерхейном. Ехали быстро, избегали больших городов и нигде не задерживались дольше, чем на ночь.</p>
<p>
В Эхаскию прибыли спустя несколько дней. Стражи гарнизона на границе были извещены и пропустили иллиринцев без лишних вопросов. К столице — Карсине — приблизились уже на закате. Аданэй въехал в город не как победитель и не как проситель, а как правитель соседней страны, город же встретил его прохладной белизной известковых стен и отрядом воинов, готовых сопроводить до дворца региса. Ни глашатаев, ни знатных вельмож среди них не было, и это говорило о том, что Иэхтрих настроен против Иллирина. Аданэй надеялся, что ненадолго.</p>
<p>
Сейчас, вечером, столичные улицы были почти безлюдны, лавки прикрыты — как будто жители не знали, что к ним пожаловал иллиринский царь, или же разделяли отношение к нему своего правителя и оттого не желали видеть и оказывать почести.</p>
<p>
Регис, впрочем, принял его сразу, не стал затягивать. Но встречу назначил не в тронном зале, как ожидалось, а в зале реликвий: вытянутом, прохладном помещении с высокими сводами, где на каменных стойках, в нишах под фресками, хранились трофеи, старинное оружие, нагрудные цепи с символами власти и потрепанные, а то и порванные в бою стяги. Зала памяти. Возможно, Иэхтрих намеренно выбрал такое место.</p>
