<p>
И снова она была права. Хотя главными виновниками, скорее всего, были Гиллара и Ниррас, но с ними он ничего не может сделать. Да и Линнета Друкконена, важного вельможу, открыто не накажешь из-за какого-то раба. Но вот негласно, втайне, можно это сделать. В конце концов он лгал царю прямо в глаза и за это заслуживал кары.</p>
<p>
– Друкконен поплатится, Рэме, обещаю.</p>
<p>
Она не ответила, только кивнула.</p>
<p>
Позднее, уже в своих покоях в особняке Милладорина, Аданэй упал в кресло, запрокинул голову и тяжело вздохнул. Всего-то пару часов назад он был уверен, что завтра же утром царским приказом сгонит на шахту хоть полгорода и сам приедет со своими воинами, и вместе они поднимут там каждый валун, но докопаются до тела Вильдэрина. Но сейчас он уже передумал. Нельзя устраивать такой переполох из-за тела невольника в то время, когда окраинные деревни были почти уничтожены Отерхейном и для них Иллирин ничего не сделал. Нельзя отрывать горожан от их основных занятий, как нельзя и задерживать добычу руды на шахте ради мертвого раба. Слухи о царе, который пошел на такое, доберутся и до столицы, и до Отерхейна, и будут всеми восприняты как слабость. Нельзя, чтобы люди поняли, что в этот дождливый день царь потерял не просто невольника, но и часть своего прошлого и души.</p>
<p>
</p>
<p align="center">
</p>
<p align="center">
ГЛАВА 13. Там, где есть страх, открывается дверь в безумие</p>
<p>
</p>
<p>
– Таерис Кханейри! – провозгласил Элимер, приподнимая ребенка на руках, и толпа на площади перед замком взорвалась ликующим ревом. Подождав, пока крики стихнут, он продолжил: – Кханади Отерхейна Таерис! Мой сын, наследник и будущее этой страны! Радуйтесь!</p>
<p>
Люди толпились на площади еще с утра, ожидая, когда появится кхан, и наконец были вознаграждены: правитель показал наследника, а значит, скоро прольется много бесплатного вина и еще больше песен – столица будет гулять и праздновать полночи. А вот городской страже только прибавится работы.</p>
<p>
На балконе рядом с Элимером стояла Шейра. Она пыталась улыбаться и даже поднимала руку, приветствуя толпу, и все-таки он чувствовал ее напряжение. Веселые крики айсадку не радовали, а пугали. Она вообще не хотела показывать свое дитя народу и рассказывала, что у айсадов младенца даже не выносят из родильного шатра, пока шаманка-повитуха не подберет нужный оберег. И видеть ребенка в это время могут только отец, мать и сама шаманка. Поначалу Элимер с женой не спорил, но минул уже месяц с тех пор, как они вместе вернулись в столицу, откладывать церемонию и дальше было невозможно: людям нужно увидеть кханади, ведь однажды он может стать их повелителем. Если понадобится, говорил Элимер, то потом можно провести для сына очищающий ритуал, но церемония в любом случае должна состояться.</p>
<p>
В конце концов Шейра сдалась, но теперь сходила с ума от тревоги, опасаясь злого глаза или проклятия. После рождения ребенка она вообще стала более суеверной. Ее пугали красная луна, гаснущий огонь и перекрестки, вой собак и обманчивые тени, нарушенные обещания и собственная ложь. И хотя церемония для них двоих закончилась быстро, айсадка не успокоилась. Она забрала сына и спряталась в своих покоях, но и это не принесло ей облегчения.</p>
<p>
– Мало ли, о чем думали все эти люди и чего желали Таерису? – говорила она, когда Элимер пришел к ней вечером и отослал Айю и кормилицу прочь. – Ему нужен сильный оберег. И нужна защита духов-хранителей.</p>
<p>
– Его защищает сам Великий Гхарт.</p>
<p>
– Этого не достаточно! – вскинулась Шейра и в волнении провела руками по лицу. – В нем течет кровь айсадов. И он родился в плохое время, когда мир живых и мертвых соединился, это дурной знак.</p>
<p>
Она имела в виду смерть Отрейи, вскоре после которой Таерис и появился на свет. Для Шейры это было вовсе не совпадением, а опасным предупреждением. Она полагала, что именно дух Отрейи, желая отомстить, вытолкнул ее сына в мир живых раньше времени, и он не успел узнать всего, что должна узнавать душа перед рождением. Поэтому его защита была слабее, чем нужно, и он оставался особенно уязвимым.</p>
<p>
Как ни пытался Элимер успокоить жену, ему не удавалось. Она считала, что мертвая Отрейя злится справедливо, а самой Шейрой в то мгновение не иначе как овладели злые духи, раз она не смогла придумать другой способ заставить принцессу замолчать.</p>
<p>
Самого Элимера мысль о смерти эхаскийской принцессы тоже терзала, причем сразу по множеству причин. Как и в случае с Зариной, опять он недооценил силу обиды Отрейи. Вероятно, принцесса почувствовала себя уязвленной еще в тот момент, когда он отказался на ней жениться и отдал в жены немолодому уже наместнику. А позже у нее наверняка сложилось впечатление, будто кхан отмахнулся от ее жалоб на жестокость мужа. Затем она и вовсе оказалась брошена и правителем, и наместником в захваченном замке. Так стоит ли удивляться, что, увидев Аданэя и наверняка испытав на себе его очарование, она решила предать Отерхейн? Шейра же поступила так, как привыкла поступать с теми, кого посчитала врагами…</p>
<p>
Теперь Элимер злился одновременно и на себя, и на погибшую принцессу, и на жену. Хотя больше все-таки на себя. Это надо же было – заполучить ценного союзника в лице Иэхтриха, а потом так бездарно его потерять. Пока, впрочем, эхаскийский регис союз не разорвал, но посланников со скорбной вестью принял сухо, а проводил холодно, передав для кхана одни только ритуальные и ничего не значащие слова. На предложение посетить в Антурине гробницу дочери и вовсе не ответил.</p>
<p>
Позже Элимер посетил Эхаскию второй раз, уже лично, и рассказал, что иллиринцы пытались надругаться над Отрейей и убили, испугавшись, что она пожалуется отцу. Иэхтрих слушал, скорбно кивал, не выражал недоверия, но был отстранен, сдержан и нечитаем. Это могло быть как проявлением горя, так и молчаливым обвинением.</p>
<p>
Возможно, если б Элимер сразу приехал в Эхаскию, то все прошло бы лучше, но в тот момент, только-только вернувшись в полуразрушенную провинцию, он не мог позволить себе уехать снова. </p>
