<p>
Элимер достал кинжал и острием нацарапал на кожаном обрезке те немногие айсадские символы, с которыми был знаком: «Я жив. Я приду. Шакал не знает».</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p align="center">
***</p>
<p>
</p>
<p>
Дни казались Шейре бесконечными, тягучими и липкими, как паутина. Тьма сменялась светом, а свет тьмой, но ей не было до этого дела, и оттого она не знала, сколько прошло времени. Единственной границей, разделявшей сутки, оставались моменты пробуждения. С них начинался кошмар реальности. Шейра ненавидела просыпаться, ненавидела переход из сна в явь. Ведь в первые мгновения, открывая глаза, она еще не осознавала себя и могла пробудиться в хорошем настроении. Но уже в следующий миг вспоминала: Элимер умер.</p>
<p>
Элимер. Умер. И как заклинание: «Нет! Нет, не может быть!»</p>
<p>
Она хотела только плакать, а если не плакать, то спать, но заставляла себя есть и ходить по комнате. Ради ребенка. Она обещала себе родить его здоровым и собиралась сделать это.</p>
<p>
Прежде она уже сталкивалась с похожим состоянием – тем летом, когда оказалась в плену у Элимера и думала, что лучше умереть. А сейчас многое бы отдала, чтобы вернуться в те дни...</p>
<p>
Открылась дверь, стражник поставил на стол у входа поднос с запеченными овощами, сырными лепешками, куропатками для принцессы – это было ее любимое блюдо, и бараниной в розмарине для Шейры – ароматы мяса и сладковатой хвои тут же заполнили небольшую комнату. Тут же была и вазочка с лимонами в меду. Большой глиняный кувшин стукнул донышком о деревянную столешницу рядом с подносом.</p>
<p>
– Кумыс, – доложил стражник и вышел, заперев дверь.</p>
<p>
Насколько Шейра могла судить, кормили их неплохо. Она не могла, конечно, этого оценить, она и вкуса еды-то почти не ощущала, но Отрейя выглядела довольной. Вот и сейчас подбежала, схватила поднос, переставила на широкий сундук между их кроватями и сразу набросилась на еду. Не то чтобы принцесса голодала: скорее, ей было скучно, нечего делать, а еда – это хоть какое-то занятие.</p>
<p>
Шейра через силу пожевала овощи, поковырялась в баранине, съела ломтик кисло-сладкого лимонного лакомства и еле-еле проглотила. Остальное отодвинула, снова легла на кровать и отвернулась к стене. Зато Отрейя, доев свое, с надеждой спросила:</p>
<p>
– Кханне, если ты не будешь, может, тогда я возьму, а? – Не услышав ответа, она повторила уже утвердительно: – Ну, так я возьму. Хотя зря ты так все оставляешь… – Она вгрызлась в баранину, заедая ее лепешкой и одновременно болтая: – Тебе бы сейчас, наоборот, есть побольше. Все ж ребенка носишь...</p>
<p>
Отрейя и впрямь была не злопамятна и уже простила Шейру за разбитое несколько дней назад лицо, тем более что это дало ей возможность скрасить скуку беседой с довольно молодым и привлекательным лекарем. Все из той же скуки она и с Шейрой пыталась разговаривать, не обращая внимания, что айсадка не отвечает.</p>
<p>
– Ох… Ну вот, опять объелась, – выдохнула принцесса, развязала тканый поясок на талии, но есть не прекратила и снова, уже не впервые, принялась болтать об Эхаскии. – Знаешь, у нас там, около дворца, есть пруд, на нем живут лебеди, утки, гуси, а вода такая прозрачная, что в ней видны рыбы, разноцветные такие, юркие! А вокруг и над водой проложены дорожки и мостки, тоже разноцветные. На изумрудном часто стоял и глядел на воду один раб… любимый раб моей тетки, его из Иллирина привезли. Я еще девчонкой была, но мне уже тогда нравилось подсматривать за ним, такой он был красивый! У него, знаешь, были такие кудри, светло-рыжие, почти как персик цветом, а глаза яркие-яркие. И улыбался он так хорошо, так весело и всегда по-доброму. Мне кажется, я тогда, в детстве, была в него немножко влюблена, – она хихикнула. – Хотя это глупо, да? Разве можно влюбляться в раба? Но мне было всего тринадцать и… Ой! – вскрикнула принцесса. – Как они ее готовили?!</p>
<p>
Послышалась возня: то Отрейя с любопытством терзала баранину, разламывая ее на кусочки.</p>
<p>
– Кожа? – изумилась принцесса и повертела в пальцах темный лоскут. – Что, освежевали плохо? Знаки, что ли, какие-то... Эй, ты только глянь! – она подлетела к Шейре и сунула находку ей под нос.</p>
<p>
Айсадка нехотя скользнула глазами по кожаному обрезку и замерла. Дыхание перехватило, сердце заколотилось. Вырезанные на коже родные символы осветили душу, разогнали тьму, и Шейра не усидела на месте – вскочила, выпрямилась. Всего три фразы изменили все: «Я жив. Я приду. Шакал не должен знать». Мир разлетелся по крупицам, но только для того, чтобы вновь соединиться, возродившись. Хлынули слезы, будто речной поток в половодье, и одновременно из груди вырвался смех.</p>
<p>
– Он жив? – прошептала Отрейя, догадавшись. – Твой муж жив?</p>
<p>
Ждать ответа она не стала, сразу бросилась к двери и забарабанила в нее кулаками. На стук отозвался один из охранников.</p>
<p>
– Царя! – крикнула ему принцесса. – Позовите царя! У меня важное известие!</p>
<p>
Судя по топоту, раздавшемуся за дверью, стражник ее послушал.</p>
<p>
– Что ты собралась сказать? – прошипела Шейра, тут же забыв о слезах, и угрожающе надвинулась на Отрейю.</p>
<p>
«Шакал не должен знает», – говорилось в послании. «И не узнает», – решила айсадка.</p>
<p>
– Правду! – откликнулась Отрейя. – Царь был добр ко мне, а я обещала, что сделаю для него все. И я сделаю. Потому что он вернет меня в Эхаскию. Потому что он прекрасен. Потому что...</p>
<p>
Договорить она не успела: айсадка схватила ее за волосы, оттянула от двери, и принцесса взвизгнула от боли и неожиданности.</p>
