<p>
Элимер смирился. В конце концов, роды и младенцы – женское дело. Ей виднее, как вынашивать и рожать. А он, кхан, займется сыном, когда тот уже подрастет.</p>
<p>
Спокойствие последних дней оборвалось куда более резко и грубо, чем Элимер мог предположить. Сначала примчался серый разведчик на взмыленной лошади, а еще через два дня дозорные увидели подступающее к провинции иллиринское войско. Оно еще с середины зимы находилось у границы, кхан и его приближенные знали об этом, но до сих пор считалось, что враги занимаются укреплением собственных рубежей. Иллиринцы строили там грубые толстостенные башни, в которых можно укрыться, рыли день-деньской рвы. Элимер никак не ожидал, что они двинутся на Отерхейн, тем более так скоро, тем более на хорошо защищенный город-крепость. Если он откуда-то и ждал нападения, то со стороны Ничейных земель или, на худой конец, с Высоких холмов. Именно там и велел сосредоточить большую часть оборонительных воинских отрядов.</p>
<p>
Но Антурин? Как иллиринцы вообще надеются его взять? Это же глупость. Аданэй отправляет своих людей на смерть, да и сам рискует. Пусть вражеское войско превосходит число защитников, но Антурин и не нуждается в большом их количестве – твердыня охраняется чарами, в ней не пробить брешь, не высадить ворота: тараны и катапульты тут бессильны. Нельзя и перелезть через стены: осадные лестницы падают, словно незримая сила отталкивает их. Элимер сам столкнулся с этой напастью, когда позарился на Антурин. Его удалось взять только благодаря одному из местных жителей – лживому прорицателю. Тот предал своих и открыл ворота.</p>
<p>
«Так может, и Аданэй рассчитывает на предателей?» – подумал кхан и поставил у ворот самых доверенных людей.</p>
<p>
Не теряя ни минуты, отправил гонцов в столицу и в ближайшие к Антурину города. Скоро оттуда выйдут этельды и двинутся к провинции. Элимер не сомневался, что до их прихода без труда удержит оборону. А потом отерхейнское войско соединится с городским гарнизоном и одолеет уже потрепанных врагов. Те отправятся рассказывать о своих подвигах праотцам. Если повезет, то иллиринский царь, растерявший остатки разума, последует за ними.</p>
<p align="center">
***</p>
<p>
</p>
<p>
Иллиринцы остановилось на достаточном расстоянии, чтобы не опасаться летящих со стен стрел. Впрочем, и защитники понимали, что выстрелы пропадут втуне и не спешили натягивать луки. А вот поведение Аданэя, вероятно, удивило и тех, и других: не слушая возражений Хаттейтина, приказав всем оставаться на месте, он спрыгнул с лошади и вышел вперед, оставив позади и войско, и телохранителей. Он и правда сильно рисковал, но иного выхода не видел: с каждой минутой его ноша становилась все мучительнее. Никто и не подозревал, какой тягостной, почти непереносимой была для царя дорога от Эртины до Антурина. Каждые день и ночь он сгорал изнутри и бился в горячечной полудреме. Пил, но не мог утолить жажду, раздевался чуть донага, но не мог охладить тело. Только понимание, что возле Антурина терзания наконец закончатся, и помогало держаться.</p>
<p>
Шаг, еще шаг. Защитники на стенах уже натягивали луки, но останавливаться было рано, и Аданэй все шел и шел вперед. Огонь оживал, рвался наружу, от него покалывало в кончиках пальцев, словно под кожей бегали искры. Он уже ничего не различал, не видел и не слышал, только чуял. Он вновь слился с пламенем и превратился в него, как в том сне, посланном Шаазар. Но наяву это было не блаженством, а мукой. Аданэя поглощала боль. Глаза будто лопались от жара, а кожа обугливалась, опадала почерневшими лохмотьями. Казалось, что кровь, кости и сама душа обращаются в пепел.</p>
<p>
Последние шаги – и он освободится от поселившегося внутри пламени. Воздух вокруг раскалялся – от самого его тела расходилась невидимая раскаленная волна, и Аданэй направил ее вперед. Он знал, что как только эта волна достигнет крепостной стены – вспыхнет огонь, и стена падет.</p>
<p>
Из пересохшего горла вырвался хриплый крик, пальцы скрючились, с них сорвались искры – или ему это почудилось? Взвыв от боли, Аданэй потерял сознание.</p>
<p>
</p>
<p>
Когда царь, невзирая на опасность, вышел вперед и остался без защиты, со стен посыпались стрелы. Они пока не долетали, да и прицелиться с такого расстояния и в вечернем сумраке антуринцам было сложно.</p>
<p>
Вопреки запрету, Хаттейтин отправил вдогонку царю телохранителей. Воины не добежали до правителя несколько шагов – незримая сжигающая волна сбила их с ног и опрокинула. Несколько мужчин с воплями покатились по земле. С их лиц и рук клочьями сползала почерневшая кожа. Трое умерли сразу.</p>
<p>
Раскаленный воздух разливался вокруг, а спустя еще миг вечерняя синева вдали полыхнула пламенем. Жар постепенно достиг и воинов, одежда под доспехами промокла от пота. Все перемешалось: закричали люди, заржали лошади, загудел огонь. Черный дым затянул небо над крепостью, скрыв и ее саму. Запах гари ударил в ноздри.</p>
<p>
Иллиринцы дрогнули, подались назад, едва сдерживая перепуганных коней, отступали от стен Антурина. Лишь окрики кайниса и сотников не давали окончательно порушить ряды и устроить смертельную давку.</p>
<p>
Через несколько минут невыносимый жар немного утих, а клубы дыма стали прозрачнее. Теперь можно было разглядеть крепость. Иллиринцы уставились на нее, разинув рты.</p>
<p>
– Проглоти меня тьма… – пробормотал Хаттейтин. – Да что же это такое?!</p>
<p>
Часть серой стены тонула в огне, плавилась, будто железо в горне. Пламя ревело, камни пылали. Защитники искрами летели на землю, их крики доносились даже сюда.</p>
<p>
Потрясенные, напуганные, иллиринцы забыли о царе.</p>
<p>
Первым опомнился сын кайниса, сотник Аххарит.</p>
<p>
– Царь! Где царь?!</p>
<p>
Хаттейтин оглянулся, кое-как приходя в себя. Правитель предупреждал, что имеет тайное оружие, которое сокрушит стены крепости, но ни Аххарит, ни его отец и подумать не могли, что оружие это будет настолько смертоносным! Аххарит, впрочем, не стал ждать, пока отец опомнится окончательно, и сам отправил нескольких воинов найти царя. Или его тело. О том, что от правителя могла остаться лишь горстка пепла, он старался не думать.</p>
