<p>
– Беги… – все же попыталась она. – Ты сможешь… ты хорошо знаешь дворец… все входы, все выходы… Найди кузнеца, который снимет с тебя ошейник и… скройся.</p>
<p>
– Хорошо, – кивнул он, не меняясь в лице, так и глядя на нее с обожанием и скорбью.</p>
<p>
Он сказал это, только чтобы успокоить ее, поняла Лиммена и готова была кричать от бессилия, но кричать она не могла, только хрипеть. И боль… боль постепенно возвращалась, нарастая, дышать становилось тяжелее, и она чуяла, как из глубин поднимается, подкрадывается губительный кашель.</p>
<p>
Она видела над собой лицо Вильдэрина, его глаза и влажные ресницы, и она хотела бы, чтобы именно это было последним, что она увидит, но кашель заставил согнуться пополам и повернуться, и тогда ее взгляд упал на стол и песочные часы, перевернутые Аззирой. Песка в верхней части склянок почти не оставалось. Час… Она сказала: один час. Неизвестно, что безумная племянница имела этим в виду, но этот час истекал.</p>
<p>
Боль становилась невыносимой. Пожалуй, невыносимее и мучительнее всех предыдущих болей, хотя это казалось невозможным. Ее трясло, а внутренности в груди словно выворачивало наизнанку, словно она выкашливала их наружу.</p>
<p>
– Вильдэрин!.. – в передышке между сплошными приступами, из последних сил взмолилась Лиммена. – Помоги… там… шкафчик… Нежный убийца…</p>
<p>
Губы юноши задрожали, на глазах проступили слезы: он понял, о чем она говорит, и он знал, где хранятся яды, и он разбирался в них. Ей вспомнилось, как однажды он застал ее, когда она сидела над открытым пузырьком «нежного убийцы» на столе. Он удержал ее тогда и перепугался не на шутку. А потом написал то письмо, начало которого она помнила наизусть, потому что не раз его перечитывала. Он написал:</p>
<p>
</p>
<p>
«Если случится вдруг, что покои твои будут тьмой окутаны,</p>
<p>
А горькие мысли ум твой опутают,</p>
<p>
Взгляд упадет на флакон на столе, и окно открытое</p>
<p>
поманит тебя сорваться вниз в безумном падении,</p>
<p>
Тогда любовь мою подхватит быстрый ветер</p>
<p>
И принесет к тебе белой песней,</p>
<p>
И обернет ее белой птицей,</p>
<p>
Что будет долго у окна твоего кружиться,</p>
<p>
Не давая упасть тебе и разбиться…»</p>
<p>
</p>
<p>
На этот раз он не стал удерживать ее и отговаривать. Он молча прошел в смежную комнату, ее милосердный Вильдэрин, и скоро вернулся, хотя царице показалось, будто его не было очень долго. Телесные муки так растягивают время!</p>
<p>
Лиммена то металась на кровати, то замирала, не способная пошевелиться, и вернувшаяся с новой силой боль, от которой не спасали даже маковые капли, грызла изнутри, выгрызая все мысли и чувства, кроме самой себя. Она не давала сделать вдох и не давала выдохнуть. И когда Вильдэрин наконец появился, Лиммена не смогла даже протянуть к нему пальцы. Он сам приподнял ее голову и поднес к ее губам голубоватый флакончик со спасительным ядом.</p>
<p>
Царица сделала быстрый глоток, и уже через несколько минут боль отпустила, тело расслабилось, ноги и руки сделались невесомыми. Она знала: еще немного, и она перестанет ощущать тело, останутся только мысли, а потом угаснут и они, и ей покажется, будто она погружается в сон... Яд, находящийся в пузырьке, неспроста называли нежным убийцей.</p>
<p>
– Только не забудь его выбросить… – прохрипела она, касаясь его руки, все еще сжимавшей опустевший флакон. – И спасибо тебе… За все, любимый мой. И сейчас… и тогда. Я помню: «…любовь мою подхватит быстрый ветер, и принесет к тебе белой песней, и обернет ее белой птицей, что будет долго у окна твоего кружиться…»</p>
<p>
– Ты помнишь?.. – шепнул Вильдерин немного удивленно, и Лиммена обняла его, насколько могла сделать это своими обессиленными и отяжелевшими руками. Он лег рядом и начал гладить ее по голове, как часто делал это перед сном. И он продолжил полуговорить, полушептать с того места, на котором до этого остановился: – …Я стал бы уютной тропой, ведущей тебя к дому, а в доме стал бы нежным теплом очага, окутывающим тебя. И я стал бы звучанием прекрасной музыки, услаждающей твой слух, и движениями искусного танца, радующего твой взор, и я стал бы…</p>
<p>
Последним ощущением стали его ласковые пальцы на волосах — и тьма мягко поглотила сознание.</p>
<p>
</p>
<p>
Вильдэрина закрыли в подвале, в одной из каморок. Аххарит навестил провинившегося и выпытал, как он проник в царские палаты. Юноша и не запирался, сразу рассказал, и вопросы возникли уже к стражнику, который его впустил. Особенный интерес, однако, у Аххарита вызвал флакон из-под яда, обнаруженный на кровати покойной повелительницы. Если это дело рук раба, говорил рыжий бастард, то его полагается за такое казнить. К счастью, Аххарит понимал, что судьбу этого раба не позволено решать даже Ниррасу и уж тем более ему, поэтому доложил обо всем Аданэю. Правда, сделал он это лишь на исходе второго дня после смерти Лиммены.</p>
<p>
Вильдэрина в итоге выпустили, хотя Ниррас и возражал, доказывая, что это неразумно: мало ли о чем сообщила своему бывшему любимцу Лиммена перед смертью, и вдруг раб проболтается. Однако Аданэй был настойчив в своем желании выпустить юношу, и мужчина подчинился, не решаясь ссориться с будущим царем. Ему, впрочем, удалось убедить его, что на всякий случай надо установить за Вильдэрином наблюдение, чтобы вовремя обнаружить и пресечь, если тот попытается кому-нибудь что-нибудь рассказать. Но слежка оказалась бесполезной, ведь пока юноша сидел взаперти, ему всего лишь раз давали пить; оказавшись в невольничьей зале, он залил в себя целый кувшин воды, а затем уснул. Его лихорадило до следующего вечера.</p>
