<p>
А вдруг кто-то из охранного отряда окажется подкуплен? А если устроят засаду в пути? Если все спланировано?</p>
<p>
Он мог бы сказать ей это. Мог бы сесть рядом, взять за руку и объяснить, почему именно так, почему приходится так. Но тогда она посмотрела бы на него этим своим печальным и светлым взглядом, и он бы снова не выдержал и сдался. Нет, так нельзя. Потому что он сказал ей правду: ее безопасность — больше не ее личное дело. Это — вопрос власти, наследия и выживания всего Отерхейна. Иначе все развалится…</p>
<p>
«Кажется, все уже разваливается», — тихо, ядовитой гусеницей вползла вкрадчивая мысль. Элимер тут же прихлопнул ее, не давая свить кокон в своей голове. Закрыл глаза и так и остался сидеть в полумраке. Лоб гудел, тело казалось тяжелым, а все вокруг — зыбким. Прежние опоры слабели, старые соратники молчали, даже любимая женщина смотрела на него и не понимала. И все же он обязан был удержать равновесие.</p>
<p>
Элимер провел ладонью по лицу, надавил на виски. Потом медленно выдохнул и сказал себе то, что говорил уже много раз:</p>
<p>
— Аданэй падет, и я получу все, что мне нужно. Иллирин, выход к морю и процветание Отерхейна. И любовь. Все это нужно заслужить. Или захватить.</p>
<p>
</p>
<p align="center">
ГЛАВА 16. Зверь, прорвавшийся наружу, опасен даже для себя</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
Он вывалился с сумеречной тропы, и тягучая вязкая хмарь сомкнулась за спиной, съедая проход. Тело тяжело шлепнулось на мокрую землю, руки вспороли влажный мох и тонкий слой гнили. Воздух тут был теплым, тяжелым, с кисловатым привкусом прели. Затхлая жижа хлюпала под болотистой почвой, стоило слегка пошевелиться, и давно уже пропитала одежду.</p>
<p>
Таркхин попытался встать, но не смог — лишь перевернулся на спину и так и остался лежать, глядя в небо, в котором висели неподвижные, будто вырезанные из тусклого металла, облака. Во рту пересохло, тело казалось чужим и словно иссушенным.</p>
<p>
Таркхин дышал жадно, шумно, почти радостно от осознания: он здесь. Он снова здесь. Где — он не знал, но это точно был явный мир. Земля под ним была настоящей, пахла илом и жизнью. Тонкая болотная трава щекотала лицо, издали доносился крик коростели. Не дух, не сон, не видение. Он вернулся.</p>
<p>
Как — не знал. Через что — тоже не понял. Он только припоминал, что в тот миг, когда кто-то вытянул смертельно раненого Элимера обратно в мир живых, граница между мирами дрогнула и истончилась сильнее обычного – сильнее даже, чем в особые дни года. На несколько вздохов все стало зыбким и проницаемым, и сумеречный проход открылся сам собой, без его участия. Только поэтому Таркхин сумел вырваться от Калкэ. Он не знал, была ли то милость богов или всего лишь отголосок чужой силы, но шагнул на тропу прежде, чем наставник успел его удержать.</p>
<p>
Но у истончения границы оказалась и оборотная сторона: пути спутались, переплелись, как паутина или нити в руках слепого ткача. И та тропа, на которую он ступил, вывела не туда, куда бы хотелось – не в Отерхейн и не в другое место явного мира. Она протянулась сквозь странное пространство — ту изнанку, где время и расстояние свиваются в тугие узлы, где все изменчиво, ложно и чуждо.</p>
<p>
Он бродил, он заблудился там, в серых пределах, среди их бесплотных созданий, высасывающих жизненную силу. Они иссушали его, а он не мог найти выхода. Пока одна из сотен перепутанных троп вдруг не вывела его на привычный путь. Уже по нему он и вышел в явный мир. Или вывалился. Или его выбросило. Как бы то ни было, теперь он здесь. Живой.</p>
<p>
Таркхин хотел что-нибудь сказать, просто услышать свой голос, но из горла вырвался только хрип.</p>
<p>
Сколько прошло времени? Он не знал. Там, в той вязкой пустоте, где ночь не сменяется рассветом, ему казалось, что прошло несколько дней. Но сейчас, лежа на болоте, он чувствовал: тело стало другим. Словно все внутри усохло и сжалось, как сорванные листья под палящим солнцем. Сил не было даже на то, чтобы отползти на сухое место. А чтобы сплести чары, сил не хватит еще очень долго. Если они вообще хоть когда-нибудь появятся снова.</p>
<p>
Он последней мысли Таркхин содрогнулся и прикрыл глаза. Лицо щипало то ли от мелких ссадин, то ли от грязи, а от болотной жижи уже начинало потряхивать, хотя она была теплая, как парное молоко.</p>
<p>
Он вернулся. Но куда?</p>
<p>
С каждой минутой росло чувство, что место, в которое он попал, было хотя и живым, но совершенно чуждым. Ничего знакомого: звуки, запахи, сама земля – все другое.</p>
<p>
Он приподнялся, опираясь на осклизлый, поросший упитанным мхом валун. На этот раз получилось, и Таркхин медленно, превозмогая боль в шейных позвонках, огляделся. Он оказался на самой кромке болота; дальше простиралась роща из тонких, гибких деревьев с гладкой корой, а под ними стелилась какая-то зеленоватая хрящеватая поросль, похожая то ли на лишайник, то ли на мясистые водоросли.</p>
<p>
Еле-еле он встал на ноги, сделал несколько шагов вперед и чуть не упал – в последний момент ухватился за одно из деревьев. Дальше пошел, попеременно придерживаясь за тонкие стволы. Он не думал, куда идет и куда хочет добраться. Просто надо было как-то выбираться отсюда, не оставаться же среди болот.</p>
<p>
В роще все было влажным: земля пружинила и чавкала, среди ветвей висела тонкая водяная муть, а с листьев сползали капли влаги. Воздух дрожал от мошкары. Где‑то неподалеку захлопали крылья, хрустнула ветка, и в теплом тумане скользнула сладковатая мелодия незнакомого птичьего крика. Даже звуки здесь были иными.</p>
<p>
Прошло не так много времени, и Таркхин набрел на тропинку, вымытую дождями и вытоптанную, кажется, босыми ногами. Она позвала его, и он пошел. К его удивлению, тропка не обманула — вывела к реке.</p>
<p>
