<p>
Открыла дверь, пригласила ласково:</p>
<p>
— Бедняжка ты... Застыл совсем. Иди, обогрейся. Поешь чего.</p>
<p>
Мальчику-смерти такое обращение внове было. Обычно его гонят, ругают лихом, кости и горькие травы бросают — лишь бы отпугнуть. А тут — гостьем назвали. Вошел.</p>
<p>
Она усадила его у очага, похлебку налила, питье поставила. А потом говорит:</p>
<p>
— Ты такой маленький… А у меня молоко осталось. Хочешь — попей с груди, как родной.</p>
<p>
Мальчик не отказался. Видно, тепло ему стало, словно забыл, зачем пришел. Только как присосался — вдова, не мешкая, достала ножичек и полоснула по его запястью. Кровь капнула — а вдова тут же побежала к колыбели и тем же лезвием рассекла запястье сына. Кровь на кровь, капля на каплю.</p>
<p>
Опомнился мальчик-смерть, выпрямился, и вдруг лицо его будто смазалось — кожа стала прозрачной, и сквозь нее глянул череп, зубастый, мерзкий. Вскочил мальчик, взревел — и даже стены задрожали.</p>
<p>
— Что ж ты натворила, женщина? — прорычал он. — Теперь твой сын стал мне побратимом. Как мне забрать его? Убить самого себя?</p>
<p>
Но вдова не дрогнула.</p>
<p>
— Вот и хорошо, что не заберешь, — сказала. — Теперь он твой брат. Стань ему охраной, а не бедой.</p>
<p>
Мальчик молчал. Потом оскалился и прошипел:</p>
<p>
— Глупая… Кровь моя — не просто кровь, а сила. Сила, что в паре с жизнью пляшет. Теперь твой род никогда не прервется, да только придется за это платить. Из всех детей, что родятся у твоего сына и у потомков его, выживать будет один. Только один. Остальные — как искры в золе: вспыхнут и исчезнут. Сила смерти не терпит равных.</p>
<p>
— Пусть так, — вздохнула женщина. — Пусть хоть один, зато живой.</p>
<p>
Мальчик дернул головой, а в голосе его — холод могильников и пустота подземелий:</p>
<p>
— Годы улетят, как вздох, тысячелетия — как сон. А что будет потом, ведомо лишь непознаваемым, что сами себя создали. И вдруг судьба сыграет злую шутку… — Он впился в нее вещим взглядом и прошелестел, как ветер в сухой траве: — Что станет с миром, если одна тень решит поглотить другую?</p>
<p>
— Что?</p>
<p>
— Смерть убьет смерть. И в ткани мира прорвется дыра. И расползется. И станет пусто. Ни сынов твоих не останется, ни земель, ни имен, ни шагов, ни света. И даже времени больше не будет.</p>
<p>
Он поднял руку, и глаз на ладони открылся.</p>
<p>
— Ты обманула меня. Но лишь отсрочила встречу. Я пришел за сыном, а заберу тебя.</p>
<p>
Женщина не успела даже вскрикнуть. Только пламя в очаге трепыхнулось, как испуганная птица.</p>
<p>
— Вот такая вот история, — закончил Еху и потянулся к котелку. — Старая, как кости пращуров, но все еще нужная. Особенно когда кто-то слишком крепко верит, что может обмануть саму смерть…</p>
<p>
</p>
<p>
Некоторое время все молчали. Пламя костра потрескивало; в тишине, наступившей после рассказа, будто разлилось что-то древнее и холодное. Но вскоре старик подбросил в костер еловую ветку — она весело вспыхнула, и тени отступили. Элимер усмехнулся, Шейра провела пальцем по его ладони, и мир снова стал прост и ясен: огонь, тепло, запах варева и смолистых веток. И хотя в голове еще кружились образы мальчика с глазом на ладони и пустоты, поглощающей все, — день оказался светлее и быстро вытеснил привкус мрачного сказания.</p>
<p>
На протяжении всего дня Элимер и Шейра то проверяли ловушки вместе с Еху, то охотились на лесную дичь, да никого не поймали — слишком уж громко смеялись и переговаривались, распугали все зверье. На закате, после простого, но вкусного ужина, скрылись в домике.</p>
<p>
Ощущение спокойного счастья, не покидавшее Элимера весь день, не оставило и к вечеру. Он чувствовал его и когда опускался на ложе, и когда пушистые волосы айсадки защекотали лицо, и когда он целовал ее губы и ласкал тело, сам согреваясь ее теплом. А потом она уснула, по-детски сложив ладошки под щеку. Какое-то время Элимер лежал рядом, с улыбкой смотрел на нее, слабо освещенную огнем очага, но сон не приходил, и тогда он поднялся, подошел к окну и открыл ставни. Высунувшись в окно, втянул ноздрями свежий воздух — ночь сегодня выдалась безветренная, приятная — вслушался в ночную тишину. Лес за стенами дышал неспешно, глубоко. Дышал запахами дыма, сырой земли, сосновых игл…</p>
<p>
И все-таки ночная прохлада потихоньку начала пробираться в дом, и Элимер закрыл ставни, повернулся к ложу. Шейра спала. Свет от очага ложился на ее лицо полосами: оранжевое, золотое, темное. И на одно дрожащее мгновение ему показалось, что это не она, что в ее лице что-то изменилось…</p>
<p>
Нет. Не изменилось — подменилось. Светлые волосы, чуть растрепанные, как у Шейры. Ладони, прижатые к щеке. Контур скулы, тень на щеке, изгиб губ… и вдруг в этом лице проступил кто-то иной. Не было зловещего морока — лишь тонкий, как дыхание, сдвиг в восприятии. Будто там, на медвежьей шкуре, накрытый плащом, лежал кто-то чужой... И знакомый. Элимер дернулся от резкого, пронзительного узнавания.</p>
<p>
Аданэй.</p>
<p>
Он быстро зажмурился, потом открыл глаза — все стало как прежде. Лицо Шейры, мирное, юное, подрагивающие ресницы.</p>
<p>
Он провел ладонью по лицу. Все объяснимо. Просто волосы у нее светлые. Просто свет от очага и неверные тени проползли по стенам, сплели узоры, маской легли на лицо. Просто глаза устали, вот и привиделось.</p>
