От размышлений её оторвал вопрос адресованный ей:
— Масатиши Абэ, газета «Токио симбун». Мой вопрос адресован её светлости Агате-доно. Вы позволите?
— Вы меня обяжете, Масатиши-сан! — поклонилась Агата — Прошу вас, спрашивайте!
— Возникли довольно устойчивые слухи о том, что палата лордов может рассмотреть вопрос о лишении вас, многоуважаемая Агата-доно титула графини. Мы, японцы, глубоко возмущены этими планами. Что вы скажете по сему поводу?
— Я извещена о таких разговорах, Масатиши-сан, и сразу скажу, что они мне отвратительны. Дело не в том, что таким позорящим способом, при полном отсутствии вины, могут наказать именно меня. Дело в том, что право принимать решения, являющиеся прерогативой короля, берутся люди низкого происхождения. Прежде чем сулить Агату Адамсон этим людям следует оглянуться и сосчитать поколения благородных предков за своей спиной. Самый родовитый в упомянутой вами шайке это Уинстон Черчилль, которого по непонятной причине называют лордом Мальборо, но права на таковое наименование он не имеет, поскольку является всего лишь внуком седьмого герцога Мальборо. Как правильно сказал мой супруг, Черчилль является пошлейшим самозванцем, он фальшивый Мальборо. Но даже если вообразить, что этот парвеню путём невообразимой подлости стал бы герцогом, всё равно мой род несравненно выше. Титул герцогов Мальборо был учреждён в тысяча семьсот втором году, а линия моих предков восходит к девятому веку от рождества Христова и царствованию Альфреда Великого. Вы японец, вам с детства знакомы понятия гиму и гири, вы прекрасно понимаете значение древности рода, а потому скажите мне: имеет ли право такой человек судить меня?
— Нет, Агата-доно! У Уинстона Черчилля нет даже теоретических прав не то, что судить, но даже просто обсуждать вас!
«Всё верно! — подумал Александр — именно для таких случаев придумана ситуационная этика. Агата всегда выступает за равноправие и истинную демократию, но в таких случаях вовсе не вредно козырнуть древностью рода».
Японец глубоко поклонился онна-бугэйся Агате-доно и вернулся на своё место. К микрофону подошел следующий репортёр. Но вопрос он задал проходной, неинтересный, да и после него спрашивали много, не без огонька, без изюминки. Под занавес встречи на сцену вышел ректор Института Космических Исследований Николай Иванович Кузнецов и обратился к Александру и Агате:
— Ваши сиятельства, я и мои друзья в свободное время любим музицировать. Когда нам сообщили, что вы согласились провести у нас пресс-конференцию, тут же возникла идея попросить вас исполнить нам песню, которая может стать гимном нашего института. Ведь вы подарили гимн морякам-балтийцам и черноморцам, а отдельно одарили экипаж парохода «Царь». Может, и нам вы сделаете такой подарок?
— Хорошо. — вставая сказала Агата — Но как быть с аккомпанементом?
— Музыканты уже ждут. — ректор сделал знак рукой, на сцену вышла группа людей с музыкальными инструментами и встали полукругом.
— Но позвольте! Вы же не знаете нот! — удивилась Агата
— В этом и заключается наш сюрприз, ваши сиятельства. Мы подхватим любую вашу мелодию. Мы изучили вашу творческую манеру и готовы рискнуть.
— Нет, нет и нет. — решительно сказала Агата — Зрители немного подождут. Думаю, им будет крайне интересно поприсутствовать на таком эксперименте.
Она подошла к учёным-музыкантам и вполголоса заговорила с ними. Спустя всего несколько минут они подняли свои инструменты и отыграли мелодию запева и припева.
— Великолепно! — решила Агата и повернулась к Александру — Алекс, перестань изображать доисторического плющера, выходи к микрофону. Надеюсь, тебе не нужно говорить название песни, которую мы нынче исполним?
— Слушаю и повинуюсь моя повелительница! — улыбнулся Александр
Он встал и подошел к микрофонам, что заранее были установлены посредине сцены. Агата встала рядом и нежно взяла его за руку, а лучи софитов скрестились на них. Отзвучал вступительный проигрыш, и зазвучал дуэт:
Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома.
Снова между нами города,
Взлётные огни аэродромов.
Здесь у нас туманы и дожди,
Здесь у нас холодные рассветы.
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты.
Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.
Только теперь до Александра дошло, что эта песня как нельзя лучше подойдёт в качестве гимна Института Космических Исследований. Уже в первом стихе[1] говорится о незнакомой звезде. Значит песня о неведомой звёздной системе? Дай-то бог нашим потомкам добраться туда, а мы здесь и сейчас постараемся создать фундамент для исполнения мечты.
Припев в зале стали подпевать уже после второго куплета — вдруг стало понятно, что песня зашла, сразу стала своей.
Песню пришлось исполнять на бис — зал встал и просто потребовал повторения. Что же, надо так надо, и Павичи спели ещё раз, на этот раз с поддержкой всего зала. Особенно усердствовала галёрка — молодые, горячие, жадные до знаний и работы мужчины нашли песню, которая станет путеводной на всю их долгую трудовую и творческую жизнь.
И забыть по-прежнему нельзя
Всё, что мы когда-то не допели.
Милые, усталые глаза,
Синие московские метели.
Снова между нами города,
Жизнь нас разлучает, как и прежде.
В небе незнакомая звезда
Светит словно памятник надежде.[2]
* * *
Спустя каких то три дня, преодолев границы государств, фронты и морскую блокаду, газеты с сенсационным интервью были доставлены в рабочий кабинет особняка, стоящего посреди небольшого, но отлично ухоженного парка в центре Брайтона. Хозяин кабинета спросил секретаря, принесшего стопку газет:
— Джером, отчего мы так старательно отводите глаза от этих жёлтых листков, всё так плохо?
— Откровенно скажу, сэр, могло быть хотя бы чуточку лучше.
— Вот как? В таком случае дать мне три четверти часа и никого ко мне не пускать, даже если сюда придёт сам король.
— Как прикажете, сэр.
Секретарь вышел, тщательно закрыл не только дверь в кабинет, но и дверь в тамбур, что обеспечивает звукоизоляцию помещения на случай важнейших переговоров. Только тогда его губы тронула злорадная улыбка, и он прошептал:
— В кои-то веки о тебе написали правду, да такую, что она просто пришпилит тебя к потолку! И поделом!
Впрочем, он занял место за своей конторкой и тут же напустил на себя вид озабоченный и деловой. А хозяин кабинета принялся за газеты, читая одну за другой. Уже на первой — «Вашингтон пост», его скрутило в судороге злобы. «Берлинер моргенпост» вогнала цвет его лица в свекольный оттенок, а добила «Токио симбун».
— Это я «пошлейший самозванец и фальшивый Мальборо»? Я??? — сведёнными губами проскрипел он.
Уж чего Уинстон Черчилль не терпел, так это намёков на второсортность своего дворянства и отсутствие титула. Да, он член палаты лордов, но, что называется, заднескамеечник. Всю жизнь он тащил службу и зубами грыз конкурентов в надежде получить вожделенный титул, но тщетно. А тут мерзкая представительница старинной аристократии… Да как она посмела не сдохнуть до сих пор?… С размаху тыкает его носом в прямое и недвусмысленное доказательства его неполноценности! Да, у него была идея протолкнуть через палату лордов решение о начале расследования изменнической деятельности графини Адамсон. Лишения титула он и не собирался инициировать, поскольку и за худшие преступления такого не делали. А вот конфисковать имение — это да. Уинстон знал, что графиня Адамсон очень дорожит своим поместьем, вот пусть и помучится. Но теперь нельзя. Во-первых, потому что подлые враги и завистники в палате лордов даже не допустят этот вопрос до рассмотрения в качестве пункта повестки дня. А могут поступить ещё хуже: поднимут газетную шумиху вплоть до публикации этой трижды проклятой пресс-конференции.
