Дион тем временем пошел на Сиракузы со своими восемью сотнями, а лишнее оружие оставил Синилу, который пообещал его прислать.
Скоро оно понадобилось. Едва они перешли через Галис в греческие земли, как начал подходить народ. Кавалеристы из Аркагы, гоплиты из Гелы (которую старый Дионисий отдал на разорение карфагенянам, когда она сослужила своё) и из Камарины… А как только подошли ближе к Сиракузам, с окрестных холмов стали спускаться крестьяне. И малорослые смуглые сикели, жившие здесь еще до эллинов; и невольники крупных землевладельцев; и бедные греки, мелкие арендаторы, разоренные налогами, ушедшими на катапульты старого Дионисия и на женщин молодого. Оружие раздавали пачками. Казалось, бог с небес спустился вести их.
Все, кто там был, согласны, что Дион ни разу за всё это время не опустился ниже роли своей. Так смотрелось, словно он всю жизнь её репетировал. Он был сейчас в таком возрасте, что скорее подошел бы позировать для Зевса, а не для Аполлона. За годы в Академии бороду отрастил; а теперь она была коротко, по-солдатски подстрижена. Мускулистый, благородный Зевс, вполне способный перуны метать; Зевс для Фидия; седина лишь придавала ему достоинства. Он был спасителем, героем, отцом; и если держал некоторую дистанцию, это вполне подходило.
Тимократ, не получивший никакой помощи, несмотря на свои донесения, постарался защитить Сиракузы теми людьми, что были; ему пришлось призвать резервистов. В основном, это были ветераны старого Дионисия, посаженные на землю возле Леонтин. Этих людей Тимократ поставил на городские стены, а Ортиджу держали регулярные наемники. Дион, чьи последние новобранцы пришли из самих Сиракуз, всё знал; и изобразил нападение на Леонтины, в которых военной силы вообще не оставалось. Мальчишки прискакали к сиракузским стенам предупредить отцов; те тотчас открыли ворота и форсированным маршем двинулись к дому, полагая, что младшему Дионисию ничего не должны. А Дион пошел на Сиракузы; рассвет застал его на реке Анап, в миле от города.
Прежде чем выступить, он принес жертвы Аполлону Гелиосу; а за ним стояло уже пять тысяч человек. Он выглядел настолько богоподобно, — в венке из лавра, с руками, поднятыми к солнцу, — что все стали ломать веточки с деревьев, чтобы нарядиться к победе. И это самомнение наказанным не оказалось; назовем его пророческим.
Когда леонтинцы ушли, Тимократ распорядился закрыть все ворота в Ортиджу, но сам туда не успел: навстречу валом валили сиракузцы встречать Диона. Если бы он показался, его бы растерзали на месте; а снаружи ждал человек, которому он нанес такую обиду, хуже которой не бывает; поэтому он схватил первого попавшегося коня, замотал лицо плащом и ускакал. А потом, чтобы оправдаться, стал разъезжать и рассказывать, сколько сил у Диона; так что тот выглядел вообще непобедимым. В результате, те кто еще колебался из осторожности, теперь пошли толпами. И ветераны-леонтинцы, увидев, что дома их и женщины в целости и сохранности, присоединились тоже.
Сиракузы были свободны. Тирания рухнула еще до того, как Дион успел войти в город. Каждый мог говорить свободно, и делать что хочет. И первое, чего захотели, — выловить банду доносчиков Филиста. И по всему городу, их самих, или людей на них похожих, — или их родичей, или кого-нибудь, на кого другие из мести показали, — толпа преследовала на улицах, захватывала в домах, вытаскивала из храмов, где они прятались, и забивала насмерть.
Дион подошел к стенам, и ему открыли большие ворота. Он надел парадные доспехи с золотой чеканкой. Справа шагал его брат, слева Киллипп-Афинянин. Гераклид с кораблями так и не появился.
Старейшины города вышли в белых одеждах и двигались по Священной Дороге, а с крыш на них сыпались цветы, венки и ленты. Когда проходил Дион, люди ставили алтари и приносили благодарственные жертвы. А он — в лавре, миртах и розовых венках — прошагал к солнечным часам Диониса, стоявшим напротив Ортиджи, и с циферблата обратился к горожанам. Сказал, что с помощью богов принес им свободу. Она принадлежит им, если только помогут ему ее защитить.
Ему и Мегаклу тотчас же предложили титулы военных диктаторов, которые прежде были у Архонтов. Дион поблагодарил; сказал, что не станет злоупотреблять мнением людей, столь непривычных к свободе; и предложил совет из двадцати человек, в который войдут возвращенные изгнанники и друзья вроде Каллиппа. Это было принято с энтузиазмом. А он прошел к последней крепости, еще державшейся возле Эвриала. Гарнизон там заперся скорее для безопасности, чем для обороны; и с удовольствие сдался при условии, что либо переходит на сторону Диона, либо покидает город. А гарнизон Ортиджи мог только смотреть на это дело и радоваться, что стены высоки. У коменданта Эвриала были ключи он Карьеров. Дион отпер ворота и освободил заключенных; ликование и на Этне было слышно.
Теперь держалась только Ортиджа. Но Дион построил осадную стену со стороны мола, чтобы ее запереть. Его новобранцев вооружали и готовили в Эвриале; там же он устроил ставку себе. А через семь дней Дионисий со своим флотом вернулся в Ортиджу и вошел в гавань.
Если бы появился Гераклид с обещанными кораблями, они могли бы его задержать; а так Диону оставалось только смотреть на это безобразие. Дионисий мог получать морем всё что хотел; вскоре вернулся и Филист со вторым флотом… Ортиджи хватит еще надолго, но Сиракузы были свободны.
С теми силами, какие были у него, Дионисий мог бы высадиться и атаковать по суше; но он предпочел засесть в крепости. Как выяснилось впоследствии, надеялся договориться с Дионом в частном порядке, как принято у благородных. Архонт полагал, что мотором личной войны Диона была чернь, с которой можно вообще не считаться. Будучи знаком с Платоном, он мог бы получше представлять себе, кто такой Дион. А тот отослал послов назад — и сказал, что не прочёл ничего такого, чего нельзя было бы обнародовать перед людьми. Начались публичные предложения: снижение налогов, переговоры и так далее… А Дион объявил, что если Дионисий отречется, то получит охранную грамоту на выезд. В противном случае, лучшее что он сможет сделать — это сохранить ему жизнь.
Через некоторое время Дионисий согласился обсудить это и попросил послов. Несколько старейшин города пошли; стража возле ворот, вроде, бездельничала; даже кричали людям, что скоро останутся без работы. К закату переговоры еще продолжались; послы останутся до утра. Однако, всё казалось уже договоренным: стража на осадной стене с ленцой несла караульную службу, как и солдаты в Ортидже… А стену надо было еще заканчивать, работы на ней временно прекратились. В полночь распахнулись пятеро ворот Ортиджи, и гарнизон ринулся на осадную стену, на сонных людей.
Визжащие нубийцы, с лицами, штукатуренными под черепа; громадные, голые, раскрашенные галлы, пьяные от неразбавленного вина; надежные, железные римляне — бросились на горожан не умеющих защищаться, не привычных к оружию, да и полусонных. Те с криком бросились бежать. Это был бы конец, если бы не наёмники Диона, которые не стали ждать трубы, а оказались у стены одновременно с ним. Голос его потонул в шуме; но он показался в авангарде и повел людей за собой. Громовержущий Зевс с дротиком, словно Перуном, собирал боевую линию до тех пор, пока щит и панцирь его не покрылись вмятинами сплошь. Даже со свежей раной от копья в правой руке, он сел на коня ободрить сиракузцев; и некоторых вернул в бой. Теперь подошли и люди из Ахрадины; неприятеля задержали на улицах, примыкавших к дамбе; а столкнувшись с этим неожиданным сопротивлением, нападавшие сломались и побежали, многих захватили под стенами. На стороне Диона оказались убиты всего семьдесят пять человек; частью потому, что профессионалы так отлично воевали, а частью потому, что сиракузцы вообще не воевать стали. Они были очень признательны — и предложили солдатам добавочную плату в сто мин. Часть этих денег люди истратили на золотой венок для Диона.
На следующий день послы вернулись. Дионисий хоть и нарушил перемирие, не опустился настолько, чтобы их убить. Быть может, в конце концов, Платон не зря у него побывал.
