— Такого никогда не слыхал.

Они предлагали нам другие имена, но их мы отвергли. Я предположил, что нас попросту надули; вот что случается, когда дружбу в винной лавке заводишь. Собирался добавить, что мы здесь чужестранцы, но тут заметил, как они разглядывают наши одежды и украшения; и еще заметил, что мальчишка уже исчез, хоть ему и не заплатили. Тогда я напустил на себя важный вид и рассказал им, кто мы такие; добавив, что из-за этой грязи испортил одежду, в которой должен был завтра на аудиенцию к Архонту пойти.

Они переглянулись с сомнением; хотя по акценту ясно было, что я из Афин. Один из греков, наверняка бывавший когда-нибудь в театре, присмотрелся ко мне и предложил:

— Так если ты актер, давай послушаем монолог, а?

— Разумеется!.. — обрадовался я. — Но прежде, раз уж мы не попали на пир, вы нам не поможете с этим? — Выставил им корзину с остатком кувшинов. — К Гадесу Диотима! Я лучше с порядочными людьми выпью.

Эту строку приняли с энтузиазмом. Амфора была порядочная, и вино что надо; на отсутствие воды никто не пожаловался. Я думал, галл вообще не остановится, пока всё не вылакает. Когда снова попросили выступить, это было уже только для развлечения.

— Ладно, — говорю. — Я вам смерть Аякса сыграю, если дадите меч.

Галл вдруг вскочил и кинулся на меня. Остальные сгребли его и оттащили; но этого я толком не видел, потому что Феттал воткнулся между нами. Греки с хохотом объяснили, что галл их не понял, решил они нам собираются горло перерезать, и захотел помочь. Всё кончилось в момент. А Феттал выглядел так, словно ничего особенного не сделал и вообще об этом не помнит.

Галл попросил у меня прощения, но добавил, что свой меч он не даст никому на свете. Я смирился с этой новостью (меч был больше трех пядей в длину) и взял греческий. Когда чуть отошел от них, вдруг осознал, что никогда прежде не держал в руках настоящее оружие. Грязная рукоять, кровь в трещине металла, зазубренный клинок и лезвие, сверкающее бритвой, — совсем это было не похоже на реквизит.

Само собой, я выдал им Полимахову версию смерти, известную у актеров как «Радость халтурщика». Мало того, что она их уровню соответствовала, там есть еще обращение Аякса к богам: зовет их посмотреть на свои раны, полученные в битвах за греков, из-за неблагодарности которых сейчас покончит с собой. Солдаты, похоже, были из ветеранов; римлянин так весь шрамами покрыт. Это было, конечно, самое позорное выступление в моей жизни, — я на Феттала посмотреть боялся, — но публика меня приняла. Дважды прерывали монолог, чтобы одобрение свое высказать. В самом конце, поскольку уходить было некуда, мне надо было убить себя на сцене; а я понятия не имел, как это сделать. Наконец догадался повернуться к ним спиной и рухнуть в пыль, сунув меч под мышку; и до последнего момента всё боялся, что промахнусь на палец. Валялся я на земле под шум аплодисментов, и вдруг меня подняли громадные руки. Галл подумал, что я на самом деле мертв.

Теперь я стал всеобщим любимцем. Меня угостили вином; я с благодарностью отдал меч; и сказал, что они, наверно, охраняют дом какого-нибудь очень важного человека, раз поставлены сюда на всю ночь. Уж не любовное ли свидание?

Ну, тут я получил гораздо больше, чем рассчитывал. Предпочитаю обходиться без того остроумия. Мы, афиняне, — привычные к добродушному фаллическому юмору, которому радуемся на Ленеях, — мы и представить себе не можем, насколько мерзкими могут быть такие шутки, когда вытекают из зверства. Я изо всех сил старался думать, что здесь всего пять человек из многих тысяч только в Сиракузах, но скверно получалось. Какое-то время они рассуждали о вовлеченности Платона в Дионовы дела; потом перешли к тому, что очень жаль — не успели прикончить его вовремя, когда он им попался, до того как его влиятельные друзья узнали, что он у них. Вздыхая о славных прежних днях, подробно рассказывали, как с ним обошлись бы во времена старого Архонта. Был один такой генерал, Фитон, что проволынил с осадой Региума несколько месяцев, так что от всех осажденных осталась кожа да кости — ни тебе бабу взять, ни мужика продать. Так этот Фитон потом целый день провисел на осадной башне; а ему туда передали, что только что утопили его сына. Это он принял как хорошую новость, что шутку слегка подпортило; зато потом его спустили оттуда и прогнали по улицам под бичом, и каждый делал с ним что хотел. При этом римлянин, до сих пор почти всё время молчавший, заметил, что он там был и не нашел в том ничего забавного; тот человек был хорошим солдатом, и выдержал всё, можно сказать, словно римлянин. Они с товарищами решили положить этому конец и вызвали карательную команду, отобрать Фитона у толпы. Но там уже слишком много всего набралось; и команда кончила тем, что бросила его в море сына искать. По этому поводу возникли разногласия, но римлянин стоял на своем.

Галл, который всё это время подготавливал речь на греческом, какой знал, теперь выступил и сказал, что однажды собственными глазами видел Платона. Похоже, что он единственный нёс службу внутри Дворца. К нему пристали рассказать побольше; он подумал немного и сказал: «Он похож на Главного Друида». Римлянин перевел, что друиды — это у галлов священные колдуны, маги; они могут гром и молнию вызывать, туман и ветер, изводить людей своим проклятьем, а при желании и по воздуху летать. Галл всё это подтвердил; и начал с опаской смотреть на стену, за которой скрывался такой человек. Но один из греков заметил, что если бы тот умел по воздуху летать — давно бы уже улетел.

— Рано или поздно он на своих ногах выйдет, — добавил другой. — Мы здесь до полуночи. А после другая пятерка подойдет.

Я посмотрел на Феттала, словно придумал что-то новое. На самом деле, так оно и было.

— Знаешь, что я думаю?

Он тотчас подыграл мне:

— Нет. А что?

— Мы тут славно время провели, верно? Что эти парни нам сделали плохого, чтобы нам взять и уйти от них, и не сказать им правду?

— Ты прав, — сказал Феттал, — я и сам об этом думал. Расскажи им, Нико.

Солдаты подались вперед, насторожились.

— Человек моей профессии слышит много, — начал я. — Но если кто-нибудь когда-нибудь узнает, что вы это слышали от меня… — Я пожал плечами. Они пообещали молчать, полоснув себя ладонями по горлу. — Ну ладно, — сказал я, разыгрывая нерешительность. — Рискну. Не нравится мне смотреть, как смельчаков в подонков превращают те самые люди, ради которых они проливают кровь.

Теперь моя аудитория дыхание затаила. За прошлую неделю армия должна была пропитаться слухами.

— Я это знаю от человека, имени которого вам не назову, клянусь богами. Но знаю я вот что. Платона прислали сюда затем, чтобы склонил вас сделать именно то, что вы и собираетесь. Мне даже говорили, хоть поручиться не могу, что он никогда не предлагал урезать жалованье; это было сделано, чтобы вас на уши поставить. Насколько я знаю, от него хотят избавиться из-за Геракида; только отвечать никто не хочет. Так что если кто-нибудь это за них сделает, то они — чтобы доказать, что у них руки чистые, — убийц так примерно накажут, что смерть того Фитона детской забавой покажется. Не знаю, я здесь чужеземец. Но когда вы на днях поднялись за свои права, мне показалось, вы подумали что наверху появился не тот человек, в которого стрелять надо. Ну ладно. Вот и всё, больше ничего не знаю. Мы пили вместе; а я за что купил, за то и продал.

Они быстро забормотали на своем жаргоне, в котором я понимал не больше слова из трех. Там и словечки Ортджи были, и разные языки, и их специальные термины какие-то. Похоже, что они мне поверили. А я и сам себе поверил под конец: уж очень в духе Дионисия было.

О Гераклиде я говорил туманно, потому что не знал, как они к нему относятся. Показалось, что хорошо; и я рассказал им, что весь Внутренний Дворец знает, как Платон поссорился из-за него с Архонтом. Что сам был свидетелем, говорить не стал: тут уж точно никто бы не поверил.

Греки назвали каких-то друзей, которые вроде что-то об этом слышали. Потом вдруг поднялись, римлянин за ними… Однако, галл закатился под стену, замотавшись в плащ. Когда позвали, он и с места не двинулся, к моему испугу. Я решил, что он, вероятно, хочет караулить в одиночку, и готов был расплакаться от отчаяния. Столько трудов!.. Но римлянин подошел и потянул его за руку. Он перевернулся на спину и захрапел, как боров; пьян до беспамятства. Остальные пожали плечами и пошли прочь.