В прекрасность ЮФ я врубалась медленно и бесповоротно. Она была настоящая принцесса. Кончилось дело совсем плохо: принцесса превратилась в идеал.
А тогда о высшей расе получилось у неё между делом, когда она «лечила» мягчяйшего СШ. Он был влюблен и называл её «учитель Ф». А она его и учила. Это от нее я услышала о «пути», по которому идет Настоящий человек. Я так тогда поняла, что Настоящий человек отличается от ненастоящего тем, что у него есть Цель. Какая-то очень важная Цель, к которой он и идет. Всё, что происходит в его жизни — это шаги по «Пути». «Путь» очень труден, он не знает заранее, как достичь цели, и все должен открывать сам. Он ошибается, ударяется, плутает, но неуклонно движется к Цели. Эта картинка мне, честно говоря, понравилась. Я бы сразу записалась в такие настоящие люди, но вот беда — я понятия не имела ни о какой цели. Потом я сообразила, что как раз могу начать её искать. Сразу очевидно: надо, чтобы выяснилось, что я и раньше на самом деле всё время шла к своей Цели, просто не догадывалась о том, какая она. Таким образом от страха оказаться в «низших» мне пришла в голову новая идея — что на свете может существовать такая цель, и такие принципы, которые я смогу назвать своими. Судя по тому, как я недолюбливала все принципы, какие знала, это должно было оказаться чем-то совершенно новым в мире идей. Нечто уникальное, как я сама. В отношении к самой себе мне всегда безнадежно не хватало чувства юмора. Так что я решила нажимать на то, что я необыкновенное существо в очень странном поиске, и имею право на самые дикие выходки, которые придумаю. Я начала эпатировать экстремистов! Это бывалые люди, их довольно трудно эпатировать. Но всё-таки можно. Мне удалось шокировать аудиторию идеей о превосходстве обывателя над любыми элитарными претензиями. ЮФ заметила, что это уже настолько эпатажно, что начинает совершенно сливаться с фоном. Мне начали осторожно объяснять, что мои новые идеи похожи на полную фигню. Я торжествовала: это случилось!
Экстремальность моих идей уже перестали понимать самые отчаянные экстремисты. Как выясняется, я понимаю то, что не понимает больше никто — а, значит, сама обладаю потрясающей, уникальной и сложной истиной, которую одна могу поведать миру, и то с огромным трудом, тонкими намеками, штрихообразно, в своих странных высказываниях, которые ставят всех в тупик. Это слишком сложная истина, чтобы её можно было формулировать в лоб, она требует особых средств выражения, может быть самых неожиданных, поиском которых я и занимаюсь, особенно когда меня окончательно перестают понимать или начинают подозревать в каких-нибудь гнусностях.
Решив, что я знаю истину, я не могла ударить в грязь лицом, поэтому старалась говорить только такие вещи, от которых у меня самой волосы вставали дыбом. Это был верный признак, что мысль хороша. Что потрясающего я могу сказать? Детоубийство, в котором ни одна женщина не должна себе отказывать, если стремится иметь детскую кожу? Укрепляющий эффект учебной некрофилии для ранимых подростков? Это было бы банально. Всё это выглядело слишком респектабельным в нашем кругу.
Я шокировала публику поклонением перед элитарными брендами, воспеванием поэзии безудержного потребления и презрением ко всякой серьезности. Серьезность нельзя воспринимать всерьез, это слишком напоминает идиотизм. Общение с совершенно серьезным человеком похоже на разговор с умственно альтернативным собеседником. Он тоже не понимает, что вариантов всегда гораздо больше, чем один. Чтобы педалировать единственную позицию, не признавая существование остальных, надо быть довольно тупым. Человек считается «кул», если не имеет твердого мнения ни по каким вопросам. Главное — это красота и живость, и самое живое и красивое сейчас — это всяческий треш: двухголовые учительницы, оживающие мертвецы, домохозяйки в плену у инопланетян, кровавые маньяки-людоеды и так далее.
Меня увлекала идея, что всё по-настоящему хорошее парадоксально скрывается в самом плохом. Так можно делать плохие вещи, всё, что осуждают, а на самом деле это будут очень хорошие вещи. Например, анонимные нападения в гостевых книгах считались делом довольно подлым. Вообще анонимов презирали. Но я писала от множества анонимов, которые у меня вступали в сложные отношения, и жили своей жизнью, а на посторонних нападали только так, между делом. Жертве всё равно некому было дать сдачи, но это было не так уж и важно — главной была сложная игра хора персонажей, из которой получалась картина, как я считала, такое новейшее интерактивное «произведение искусства». Это казалось восхитительно абсурдным. Тем временем, мои друзья постепенно стали и чужих анонимов, даже совсем гнусных, принимать за меня. Я писала в характерном экспрессивном и разболтанном шизофреническом стиле, без заглавных букв и знаков препинания. Сначала так никто больше не писал — а потом я обнаружила, что в гостевой Русского журнала половина записей написана в этом стиле. Как выразилась ЮФ «Раньше и подписи ставить было не надо, а теперь уже и подпись, кажется, не поможет». Анонимы повторяли мои слова, доводя их до идиотизма, и из любой дискуссии получалась мусроная свалка. Тупые обывательские пошлости, которые изрекали анонимы как-то подозрительно стали напоминать пародию, и я заподозрила нехорошее. МН, которая рубила с плеча, решила, что за все эти гнусности достойно будет меня презирать. Пришлось выяснять отношения. Я объяснила, что это пишут уже другие, не я, и она поверила.
Я намекнула, что «эту подлость», кажется, совершает кто-то знакомый. Я подозревала АЧ, который и не анонимно начинал насмехаться над моими «обывательскими» ценностями. Я торжествовала: если он втихаря делает такую гадость, то фигня его принципы! МН тоже поделилась со мной сомнениями в благородстве АЧ.
МН жила в Австралии, на другой стороне Земли. Так далеко от дома — у нее даже воронка с водой закручивалась в другую сторону. Она там заканчивала аспирантуру по химии, ее специальность была нанотехнологии. Родом она была из Киева и говорила с тяжелым украинским акцентом. В текстах она была заметная, броская. Она очень душевно выражалась, с искренностью крупного человека, которому никогда не давали пиздюлей. На самом деле, она знала, как дают пиздюлей, и очень хорошо. Ее научный руководитель постоянно пытался присвоить себе ее результаты. Она ожесточенно занималась спортом, чтобы не сдуться, не упасть, не сойти с дистанции. И с дистанции не сошла. Её одинокий женский плач на чужбине был чрезвычайно привлекательным. Она просила, чтобы ей дали. Что-то такое важное чтобы дали. Смысла, может быть. И многие захотели дать, от своего богатства — кто что имел. АЧ захотел, и ЕП тоже захотел, и МВ и другие. ЕП ей всё разъяснял: как что следует понимать, и что надо делать. МВ знал столько же миллионов независимых групп, сколько она сама, и они с наслаждением ругались бесконечно насчет своей музыки. МВ так любил ее, что даже называл дурой и всячески страшно обзывался. На меня бы он никогда не стал ругаться, а тем более обзывать дурой — чего доброго, я бы еще восприняла всерьез. С МН не так — она точно знала, что ее любят. И те, кто ее любил, тоже точно знали, что она это точно знает. В каждой ее фразе чувствовалось, какая она сильная. И как нуждается в поддержке. У нее было нежное, мягкое сердце телки и ее же упрямые рога. Она напоминала медную Венеру, очень красивую, слишком тяжелую, сокровище, которое недавно откопали и всё тянули и тянули, но никак не могли вытянуть из-под земли. Она мне долго не нравилась, и полюбила я ее как-то незаметно, вместе с ЕП.
А в то время МН была увлечена расследованием загадки АЧ, будучи крайне заинтересованной, как женщина, и одновременно мрачно подозревая что «там не всё чисто». Она, так же как и я, не знала наверняка — один и тот же человек АЧ и ЕП или два разных. Какие-то события убеждали ее, что АЧ-ЕП занимается тем, что манипулирует людьми, и ею тоже, а манипуляции она ненавидела страстно. Вот почему она с подозрением отнеслась к потоку пародий на меня, которые неожиданно наводнили гостевую книгу «Русского журнала»
