«И когда писали мы эту нашу повесть, то ясно видели перед собою совершенно реальный и жестокий прообраз выдуманного нами Гомеостатического Мироздания, и себя самих видели в подтексте, и старались быть реалистичны и беспощадны – и к себе, и ко всей этой придуманной нами ситуации, из которой выход был, как и в реальности, только один – через потерю, полную или частичную, уважения к самому себе. “А если у тебя хватит пороху быть самим собой, – писал Джон Апдайк, – то расплачиваться за тебя будут другие”.
Замечательно, что подтекст этой повести… неуправляемо выпирал наружу и настораживал начальство. Так, “Аврора” [журнал, заказавший Стругацким повесть. – Д.К.]… сразу же потребовала перенести действие в какую-нибудь капстрану (например“, в США”), а когда авторы отказались, тут же повесть и отвергла...»[250]
Выпирать-то выпирал, но какой именно подтекст? За что уцепились официальные и неофициальные цензоры? Разумеется, в коллизии повести «За миллиард лет до конца света» можно усмотреть изображение преследования советской интеллигенции со стороны неназванного КГБ, но тогда вряд ли мы читали бы эту повесть сегодня. А ведь читаем, стараемся вникнуть во все коллизии, все намеки, все повороты судьбы героев. Почему?
Причина, мне кажется, как раз сегодня, в новых условиях, очевидна. Вот она, причина:
«…Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла»[251].
Этот текст существует уже много лет и не дает покоя писателям и философам, священникам и раввинам, текст, в который заложена попытка осмыслить великое противоречие мира: «Почему страдают праведные и благоденствуют грешники?» Именно к великой и глубокой Книге Иова восходят и «Процесс» Кафки, и «За миллиард лет до конца света» Стругацких, и «Слепящая тьма» Артура Кестлера, и даже «1984» Джорджа Оруэлла, словом – множество произведений, написанных со времен, когда обрушились непонятные несчастья на богобоязненного Иова, когда он и его друзья попытались проникнуть в причины действий Всевышнего.
«За миллиард лет…» – может быть, единственное у А. и Б. Стругацких произведение, в котором с героями (читай: с авторами) напрямую вступают в диалог не «компетентные органы» и не придуманное вдруг, без всяких аргументов «Гомеостатическое Мироздание» (этим наукообразным термином можно назвать всё, что угодно, да и в повести оно выглядит удобной и очень простой гипотезой, за которую все, включая авторов, ухватываются с радостью и облегчением.) Нет, с ними вступает в диалог всемогущая, грозная, но и непознаваемая сила, которую принято называть Бог[252]. А потому – нет объяснения его действиям, ибо Бог, в отличие от созданного Им мира, принципиально непознаваем. И почему Он начал вдруг преследовать Малянова и Ко? И вообще – преследования ли это? Или, как с Иовом, испытания? Ведь если Бог, подобно придуманному Вечеровским
Гомеостатическому Мирозданию и по той же самой причине, не дает героям работать из опасения, что они слишком далеко уведут человечество, – это означает, что Бог вновь принижается (как до того – Мироздание) до человеческого уровня, делается познаваемым, мало того, познаваемым легко, до банальности, упрощенно.
И беды Иова, и беды его литературных реинкарнаций – Малянова, Вечеровского, Вайнгартена и прочих – в обычных терминах необъяснимы. Это ведь только сами «маленькие Иовы» решили, что причина бед кроется в их научной работе. Но кто сказал, что они не льстят самим себе, переоценивая важность своих исследований? С их точки зрения – они не давали «высшей силе», Госпоже Природе или Всевышнему, другого повода для преследования. Но – это ведь с их собственной точки зрения. Йозеф К. в романе Франца Кафки тоже был уверен, что никакой вины, требующей судебного преследования, за ним нет. И Николай Рубашов в «Слепящей тьме» воспринимает свои несчастья как неоправданные, но, в общем, неизбежные.
Праведник Иов считал точно так же.
Вот истинная «матрица» всех этих произведений – Книга Иова.
Но есть и разница, причем разница принципиальная: мы не можем назвать «маленьких Иовов» из книги Стругацких праведными. Потому-то повесть и превращается в историю неправедного Иова. Поэтому они одновременно и «Иовы», и «друзья Иова» – слабые и напуганные свидетели происходящего, сразу же признающие поражение. Лишь Вечеровский – хотя, подобно Иову, он «полагает руку на уста свои» – все-таки продолжает научную деятельность. Можно предположить, что, подобно Иову же, он надеется на продолжение диалога с… Богом? Гомеостатическим Мирозданием? Высшим Судом? Не знаю, но – с высшей силой. И надеется, что сила эта, возможно, и не намерена его губить. Можно объяснить и так, что Вечеровский, опять-таки подобно Иову, не чувствует себя «штрафником», грешником.
«– Угробят они тебя там, – сказал я безнадежно.
– Не обязательно угробят, – сказал он. – И потом, ведь я там буду не один… и не только там… и не только я…»[253] [Курсив мой. – Д.К.]
Да, он там не будет один (где это – там?), с ним будет и библейский праведник Иов…
И еще один нюанс, который присутствует в этом произведении. Нюанс, безусловно, не главный, но примечательный.
Почти религиозное отношение к всесилию спецслужб, присутствовавшее в сознании советских интеллигентов, какими, безусловно, были Аркадий и Борис Стругацкие. Именно религиозное, даже и без «почти». Ведь, приступая к работе над советской версией «Книги Иова» («За миллиард лет до конца света» – это, безусловно, она и есть), авторы заменили Бога, всеведущего и всемогущего, спецслужбами, столь же всемогущими и всеведущими. И назвали их «Гомеостатическим Мирозданием».
Впрочем, и академик А.Д. Сахаров считал сотрудников КГБ профессионалами, способными реформировать государство в сторону прогресса. На Иова несчастья обрушились как результат пари между Богом и Противоречащим, Сатаном. Интересно, с кем держал пари КГБ? Жертвами какого «ведомственного» спора, жертвами каких всемогущих сил оказались герои «За миллиард лет до конца света»?
Но главное в этой истории – все та же удивительная слепота цензуры, которая, в погоне за злободневными намеками, в стремлении убрать из книги аллюзии на всемогущий КГБ, пропускает откровенно
религиозную коллизию Книги Иова. Книги Иова, переодетой в советские, светские одежды, но от того не переставшей быть глубокой и сугубо религиозной притчей о нерешаемой загадке диалога с Богом.
Да, насчет китайского языка, фигурирующего в названии главы. При чем тут китайский язык? Да так. Может, и ни при чем.
«– Не вздумайте взять его, – сказал Валькенштейн по-китайски. – Мне он не нравится. – Почему? – спросил Горбовский»[254].
Каждый раз, когда я читаю этот, в общем-то, малозначащий эпизод, в котором два человека с фамилиями Валькенштейн и Горбовский переходят на язык, не понятный молодому поколению, вспоминаю, как два человека с фамилиями Клугер и Ароцкий в аналогичной ситуации переходили на идиш.
Клугер и Ароцкий – это фамилии моих родителей и бабушек-дедушек.
Забавное совпадение.
Только совпадение, конечно.
Не более того.
Фехтующие лучами
Несколько лет назад мне довелось редактировать выходивший в московском издательстве «Текст» сборник фантастических рассказов американских писателей «Диббук с Мазл-Тов IV». Специфика этого сборника была в том, что в него вошли рассказы (переводы, разумеется) писателей-евреев, написавших рассказы на еврейскую тему. Оригинал сборника носил название «Wandering Stars» («Блуждающие звезды»), составил его Джек Данн, а выпустило американское издательство «Harper & Row» в 1974 году. С тех пор сборник переиздавался несколько раз, пока не был наконец замечен российскими издателями и издан под другим названием. Смена названия вызвана была только тем, что в издательстве «Текст», незадолго до «Диббука», вышел роман Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды», и издатели опасались, что читатель начнет путать две совершенно разные книги.
