Между тем, у меня вызывает куда бóльшие сомнения уверенность «я знаю, что приходило в голову Репину-Пушкину-Карамзину, когда он писал-рисовал картину-поэму», нежели право зрителя (читателя) на свое восприятие законченного произведения.
Думал ли Булгаков обо всех тех вещах, которые его читатели находили и находят в «Мастере и Маргарите»? Думал ли Станислав Лем о том, что в станции «Солярис» можно будет узнать полуразрушенный замок с привидениями? Думал ли Софокл об эдиповом комплексе?
Не знаю. И – самое главное! – не интересуюсь этим. Какая мне разница, о чем думал автор в процессе создания! Его, автора, роль заканчивается с публикацией произведения. Далее всё зависит от читателя. Читатель – полноценный и, главное, полноправный соавтор писателя. Следовательно, сколько читателей – столько может быть и вариантов восприятия. И среди них может быть вариант, совпадающий с намерениями автора.
Хотя именно это случается очень редко.
Но это и правильно. Ибо, как писал Джозеф Конрад: «Ты пишешь только половину книги, но вторая половина – за читателем».
Стало быть, и за мною тоже. Что ж, поехали.
«ЖЕЛТЫЕ ДОЖДИ»
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди…
Вдруг в Сети, из ниоткуда, появилось странное стихотворение «Жди меня. Я не вернусь…». Публикаторы выдавали его за сочинение Николая Гумилева, следом за публикациями кто-то уже сделал вывод о непорядочности Симонова, чье произведение превращалось, таким образом, в плагиат.
Я вовсе не собираюсь рассматривать данную тему – темы-то нет. Любой человек, обладающий минимальным поэтическим слухом, не примет графоманскую стряпню за стихотворение Гумилева. Одни только рифмы чего стоят – словно из стенгазеты, к памятной дате. Да и отсутствие элементарной грамотности, невероятное у выпускника царскосельской гимназии, тоже бросается в глаза.
Но сама эта история заставила меня перечитать стихотворение Симонова.
Просто перечитать.
…Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди…
В книге «Люди, годы, жизнь» Илья Эренбург замечает, что именно «желтые дожди» показались ему единственным сильным образом в знаменитом стихотворении:
«Ночью в “Правде” я присутствовал при длительном разговоре о стихотворении Симонова “Жди меня”; редактор и еще один ответственный товарищ хотели изменить слова “желтые дожди”: дождь не может быть желтым. Мне из всего стихотворения понравились именно “желтые дожди”, я их отстаивал, как мог, ссылался и на глинистую почву, и на Маяковского. Под утро редактор решил рискнуть, и дожди остались желтыми»[4].
Странно, правда? Желтый цвет издавна ассоциировался с разлукой, вряд ли редактор (редактор!) мог этого не знать. Что ж его так смущало?
Много позже, уже в 1960-е годы, даже появилась эстрадная песенка о цветных дождях, с такими вот строками:
В сентябре приходят к людям
Желтые дожди.
Желтый дождь протянет руки
К той судьбе и к той.
Желтый дождь, он для разлуки,
Он пока не твой…[5]
У Булгакова в «Мастере и Маргарите» тоже нечто похожее:
«Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы!»[6]
Так что ничего необычного редактор не должен был заметить. Но вот – заметил и встревожился. От тревожного цвета.
Вообще, стихотворение Симонова очень необычно. Завораживающий, почти гипнотический ритм, навязчивые повторы: «Жди… Жди… Жди…».
Поэт и литературовед Илья Кукулин совершенно справедливо замечает, что стихотворение Симонова родственно народным заклинаниями, заговорам, заклятьям. Указав на то, что такое сравнение (стихотворение и заговоров) стало уже общим местом, он пишет:
«В случае “Жди меня” такой задачей было сохранение “верности” в условиях военного времени – и подобным образом воспринимали это стихотворение и мужчины, и женщины. Хотя сотни тысяч женщин находились на фронте – в качестве снайперов, радисток, санитарок, врачей и т. п. – в общественном мнении был закреплен стереотип женщины, которая ждет в тылу своего мужа или возлюбленного. Слово “ждать” означало сохранение физической верности и постоянное культивирование переживаемой эмоциональной связи с мужчиной-партнером. Комплекс нормативных представлений о “верности” играл роль того мифа, который оживал и реактуализировался в ритуале чтения “Жди меня”. Скрытым психологическим фоном этого частного мифа являлось требование эмоциональной “верности”, которой требовал от своих подданных советский режим»[7].
Я осмелюсь пойти чуть дальше. Разумеется, стихотворение «Жди меня» действительно – заговóр, заклинание. Вот только на что? На верность – о чем пишется во всех статьях и рефератах, упоминающих это сближение?
Да как сказать… Если бы в стихотворении говорилось что-то вроде «Жду… жду… жду…» или, скажем, «Вернись… вернись… вернись…», – если бы стихотворение писалось от лица женщины, невесты, жены, возлюбленной, я бы согласился с таким суждением. Я бы согласился с тем, что стихотворение воспевает «эмоциональную верность». Но…
Но, господа, но! «Жди меня! Жди!» – тут-то заклинание от лица мужчины. Это не невеста-жена вымаливает у судьбы возвращения жениха-мужа, это жених-муж, возлюбленный, издалека заклинает невесту-жену! «Жди меня! Спаси меня! Верни меня!»
Верни…
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди…
Да что ж это за дожди желтые, с которых стихотворение начинается? Эренбург пишет о глинистой почве, дескать, именно так, вполне реалистически, объяснял он смущавший редактора образ. Струи дождя размывают глинистую почву, бегут по земле желтые ручейки…
И картина эта сжимает сердце необъяснимой тоской.
Почему?
Потому что глинистая, нечерноземная, бесплодная почва – это размытая непрекращающимся дождем кладбищенская земля, земля из свежевырытой могилы. Свежий могильный холмик, размытый унылым осенним дождем.
Так что заклинание наше, заговóр наш начинается у могилы, на кладбище, с могильной земли. Кто же читает – мысленно – этот заговор, это бесконечное «жди-жди-жди», это бесконечное «верни-верни-верни», это еле слышное «спаси-спаси-спаси»?
Источник – в могиле.
Жди меня – и я вернусь,
Всем смертям назло!
Да, он вернется, ведь заклинание-то колдовское, он вернется, но откуда?
Не понять не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Он вернется из огня. Может быть, посюстороннего (война), но может быть, и потустороннего (могила).
Правда, в стихотворении о войне нет ни одного упоминания. Ни о войне, ни о боях, ни о выстрелах, ни о врагах.
Ни слова.
Ни полслова.
