— Успешно?

— Успешно. — Такой краткий ответ показался мне не очень вежливым, и я добавил. — Благодаря вам, капитан.

Он поклонился:

— Вы очень любезны, мистер Толбот, и я счастлив. Но все это благодаря не мне, а нашему хорошему другу, который наблюдает за нами с небес,  за всеми теми, кто собирает губки, кто выходит в море. — Он зажег спичку и поднес ее к сделанной в виде кораблика лампаде, стоявшей перед иконой Святого Николая.

Я кисло смотрел на него. Я уважал его набожность и его чувства, но подумал, что зажигать лампаду надо было немного раньше.

Ровно в два часа ночи капитан Займис ловко причалил к деревянному причалу, от которого мы ушли в море. На небе не было теперь ни звездочки — ночь была настолько темной, что практически невозможно было отличить землю от моря. Дождь выбивал очень быструю дробь по крыше каюты, но мне надо было идти, и идти немедленно, чтобы незамеченным пробраться в дом генерала. Мне предстоял длинный разговор с Яблонским. Надо также высушить до наступления утра костюм, который был сейчас на мне: все остальные мои вещи все еще находились в мотеле «Ла Контесса». Я не мог рассчитывать, что никого не увижу до вечера, как это было вчера. Генерал сказал, что уведомит меня, какую работу приготовил, через тридцать шесть часов: это время истекало сегодня в восемь часов утра. Я попросил у Эндрю его зюйдвестку — рыбацкую штормовку, длинную непромокаемую накидку с капюшоном — в такие дождь и ветер в мокром костюме можно было простудиться. Натянув зюйдвестку поверх костюма, обнаружил что она мне маловата, появилось ощущение, что на мне смирительная рубашка. Я пожал всем руки, поблагодарил за все, что они для меня сделали, и ушел.

В два пятнадцать, после короткой остановки у телефонной будки, я поставил машину туда, откуда ее взял, и затопал по грязной дороге в направлении дома генерала. Тротуара на обочине не было — люди, живущие здесь, не нуждались в нем, пешком они не ходили. Размытые дождем канавы превратились в небольшие речки, наполненные грязной водой, которая переливалась на дорогу. Мои ботинки полностью утопали в этом месиве, а их тоже надо высушить к утру.

Я миновал парадный въезд со сторожкой, где жил шофер, вернее, где он жил согласно моим представлениям. Там все было ярко освещено, но даже если бы и не было, то перелезать через ворота  все равно было бы глупо: они могли быть снабжены звуковой сигнализацией, срабатывающей при дополнительной весовой нагрузке. Я уже знал, что живущие в этом доме способны на любые ухищрения.

В тридцати метрах от парадного въезда я протиснулся сквозь едва заметную дыру в великолепной, густой, высотой в два с половиной метра живой изгороди, окружающей земельные владения генерала. Менее чем в двух метрах за этой великолепной живой изгородью находилась такая же великолепная, высотой в два с половиной метра стена с битыми стеклами. Осколки были зацементированы в верхний край стены, гостеприимно приглашая проникнуть внутрь. Как я узнал от Яблонского (он заранее все разведал, ни живая изгородь, скрывавшая стену, ни стена, предназначенная для отпугивания людей слишком стеснительных, чтобы пройти через главные ворота, не были характерны только для имения генерала. У всех его соседей хватало денег, чтобы защищать себя таким же образом.

А вот и веревка, свисающая с сучковатой ветки дуба, росшего за стеной на территории имения. Тесная зюйдвестка сковывала движения, поэтому я с огромным трудом влез по веревке на дуб, отвязал ее, спустился с дерева на другой стороне, и спрятал веревку под выступающие корни. Я не думал, что веревка еще раз понадобится мне, но ведь предусмотреть все заранее невозможно. Да и нельзя, чтобы ее нашел кто-нибудь из людей Вайленда.

В отличие от соседей у генерала после каменной стены, на расстоянии примерно шести метров от нее, была хитрая ограда. — В землю вбиты столбики. Между ними натянуто пять рядов толстой проволоки, причем три верхних ряда были не из обычной, а из колючей проволоки. Если бы человек захотел проникнуть через это проволочное заграждение, то проще всего ему было поднять вверх вторую снизу гладкую проволоку, отжать вниз нижнюю и пролезть между ними. Но, благодаря Яблонскому, я знал то, чего не мог знать человек, решившийся проникнуть через проволочное заграждение: если действовать так, то включится сигнал тревоги. Именно поэтому я, ухватившись за столбик забора, вскочил сразу на третью снизу проволоку и с величайшим трудом, держась за столб, преодолел три верхних ряда колючки, порвав при этом в двух местах зюйдвестку Эндрю. Он получит ее назад в непригодном виде, если вообще получит.

Деревья росли очень густо, под ними было совершенно темно. Пройти межу ними мешали, свисающие с веток, плети испанского мха, они все время лезли в лицо. Я не осмелился включить фонарик и надеялся только на инстинкт и удачу. Мне нужно было обойти, обнесенный забором  огород, находящийся слева от дома, и добраться до пожарной лестницы здания. Надо было пройти около ста метров, и я рассчитал, что на это потребуется около четверти часа. Я шел по земле, почти не отрывая от нее ног, скользящим движением отбрасывая в сторону все, что валялось на земле, что могло хрустнуть. Пока удавалось двигаться без шума. После того, как налетел мордой на дерево, я пошел вытянув руки вперед и ощупывая все перед собой.

Минут через десять я начал всерьез тревожиться, не сбился ли с пути. Внезапно через просветы деревьев и пелену дождя, стекающего с листвы дубов, мне вдруг показалось, что вижу мерцающий свет. Он вспыхнул и погас. Возможно, мне это только показалось, но нет, мне никогда ничего не казалось, с нервами у меня все в порядке. Я замедлил передвижение, надвинул на лоб шляпу и капюшон зюйдвестки, и застегнул ее воротник, спрятав в нем подбородок, нужно было чтобы лицо и шея не выделялись светлым пятном в окружающем меня мраке и не выдали моего присутствия. Что же касается шуршания зюйдвестки, то в такую погоду его не было слышно уже в полутора метрах. Я проклинал испанский бородатый мох, длинные липкие плети которого лезли в лицо и мешали видеть. Из-за этого проклятого мха я был вынужден то и дело закрывать глаза, хотя ни в коем случае не должен был делать этого. Постоянное моргание настолько утомило зрение, что я готов был встать на четвереньки и дальше пробираться в таком положении. Возможно, и встал бы, но меня удержала мысль, что тогда шуршание зюйдвестки станет громче и выдаст меня.

Сбоку где-то в десяти метрах от себя я снова увидел мерцающий свет, этот свет был направлен не в мою сторону, а вниз. Я сделал пару быстрых бесшумных шагов в том направлении, чтобы разобраться в ситуации. Тут я обнаружил, что двигался до этого абсолютно правильно, — поскольку на половине второго шага моя вытянутая вперед рука уткнулась в металлическую сетку, из которой был сделан забор вокруг огорода. Я огибал его. Сетка заскрипела, как давно не смазанная дверь.

Кто-то вскрикнул, выключил фонарик, затем снова включил его. Но блуждающий луч был теперь направлен не вниз на землю, а лихорадочно прыгал по сторонам, обшаривая огород. Человек, державший в руке фонарик, видимо, очень нервничал, так как не мог сообразить, откуда послышался звук. В противном случае он через три секунды обнаружил бы меня. Я бесшумно сделал шаг назад. Всего один шаг. Этого хватило, чтобы спрятаться за ближайший дуб. Я слился с деревом, так тесно прижавшись к нему, словно хотел свалить. Никогда в жизни я еще так сильно не хотел, чтобы в руке был пистолет.

— Дай сюда фонарь, — холодный спокойный голос принадлежал явно Ройалу. Луч прекратил метаться по  по сторонам и снова уткнулся в землю. – Продолжай работать.

— Но мне не показалось, мистер Ройал, — это был Ларри, его тонкий, возбужденный шепот. — Я знаю. Я совершенно точно слышал…

— Я тоже слышал. — В голосе Ройала было столько же тепла, как в куске льда, ему было трудно говорить успокаивающе, но несмотря на то, что забота о человеке была противна его натуре, он попытался успокоить Ларри. — Лес ночью полон звуков. Жаркий денек, холодный дождь ночью, все то расширяется от жары, то сжимается от холода, отсюда и различные звуки. Ладно, поторопись, всю ночь, что ли, хочешь под дождем провести?