— Я начинаю бояться, — ответил он с достоинством. — Все умные люди понимают, когда стоит бояться, а когда — нет, а я думаю, что я не дурак, мистер Толбот. Бывают времена, когда человек эгоистичен, если не боится. У меня шестеро детей, мистер Толбот.

— А у меня трое. — На самом деле у меня не было ни одного (больше не было). Я даже не был женат (больше не был).

Около минуты мы стояли, цепляясь за мачту, а «Матапан» сильно бросало на волнах и раскручивало в этой кромешной тьме под густой тенью, отбрасываемой буровой вышкой. Если не считать свиста ветра и шума дождя, барабанящего по одежде и снастям, то это была долгая минута тишины. Я изменил тактику:

— От этого зависят жизни людей, капитан Займис. Не спрашивайте, откуда мне это известно, могу сказать одно: знаю это наверняка. Неужели вы хотите, чтобы говорили: эти люди погибли только потому, что капитан Займис отказался подождать десять минут?

Опять пауза, показавшаяся мне бесконечной. После которой он сказал:

— Десять минут. Не больше.

Я сбросил ботинки и и верхнюю одежду, убедился, что страховочный линь надежно закреплен вокруг талии чуть выше грузил, надел маску и заковылял на нос, снова почему-то вспомнив Германа Яблонского, спящего сном праведника на своей кровати красного дерева. Я подождал, пока подойдет самая большая волна, и, когда нос «Матапана» зарылся в воду, спрыгнул за борт и ухватился за канат, которым судно было пришвартовано к колонне.

Перебирая руками по канату, я двинулся к колонне, находившейся находящейся не более чем в пяти метрах от меня. Меня так швыряло и бросало, что, не будь я в маске, я бы досыта наглотался морской воды. Ударившись о колонну, я отпустил канат и попытался ухватиться за нее. Зачем я это сделал — не знаю. С таким же успехом я мог бы попробовать обхватить железнодорожную цистерну — колонна имела почти такой же диаметр. Я успел зацепиться за канат до того, как меня унесло волной, и начал пробираться вокруг колонны. Это было непросто. Каждый раз, когда волна приподнимала нос «Матапана», канат натягивался и сильно прижимал мою руку к колонне, но пока мне не оторвало пальцы, меня это не волновало.

Добравшись до места, где волны стали ударять мне в спину, прибивая к колонне, я отпустил канат и, раздвинув руки и ноги, стал спускаться по колонне примерно так же, как спускаются мальчишки с высоких пальм.

Эндрю травил страховочный линь так же искусно, как и раньше. Я спускался все ниже: 3 метра, 6 метров — ничего, 10 метров — ничего, 15 метров — ничего. Начались перебои в сердце, стала кружиться голова. То, что я ищу, если оно на этой колонне, висит на проволоке или цепи, которая обмотана вокруг колонны. Вряд ли ее примотали ниже. Я стал всплывать, карабкаясь по колонне, и остановился где-то в четырех метрах от поверхности воды, прильнув к опоре, вцепившись в колонну, как кот, который забрался на дерево и не может слезть.

Пять минут из десяти, отпущенных капитаном Займисом, прошло. Мое время почти истекло. И все же это должно находиться на нефтяной вышке, только здесь. Рутвен сам сказал об этом, а ему незачем было лгать человеку, у которого не было ни единого шанса на побег: генерал хорошо подстраховался. А если даже усомниться в словах генерала, то человек с тяжелой поскрипывающей походкой, тот, что принес в библиотеку поднос с напитками, окончательно убедил меня в правильности моего предположения.

Но ни на судне, ни под ним ничего не было. Я мог поклясться в этом. Ничего не было и на самой нефтяной платформе — в этом я тоже мог поклясться. Но тогда это должно быть под ней — привязано к проволоке или цепи, а они в свою очередь прикреплены под водой к одной из опор.

Я старался соображать побыстрее. Какую из четырнадцати опор они могли использовать? Почти с полной уверенностью можно исключить восемь опор, поддерживающих буровую платформу, — там слишком много света, чужих глаз в общем, там слишком людно и опасно. Итак остаются шесть опор, три со стороны берега и три со стороны моря. Времени у меня считанные минуты, поэтому опоры со стороны берега отбрасываю. Тем более там постоянно швартуются корабли, что для работ не предназначенных для посторонних глаз большая помеха. Среднюю, вторую со стороны моря, колонну, к которой пришвартован «Матапан», я уже обследовал. Я на ней сейчас нахожусь. Оставалось обследовать две. С какой начать, я решил сразу — страховочный линь, привязанный к моему поясу, огибал колонну, на которой я находился, со стороны той, что ближе к угловой колонне. — Туда и надо плыть. Я поднялся на поверхность и дважды дернул линь, дав сигал Эндрю, чтобы он отпустил его и дал мне больше свободы. С силой оттолкнулся ногами от колонны и ринулся к своей цели.

Теперь я понимал, почему так нервничал капитан Займис — ветер и волны бушевали все сильнее, а мощность мотора его суденышка всего сорок лошадиных сил. Он отвечал и за судно и за команду, а я рисковал только своей жизнью. Тяжелый груз вокруг моей талии мешал плыть и тянул вниз. Чтобы одолеть пятнадцать метров от одной колонны до другой, я с неистовым сердцебиением бешено колотил по воде руками и задыхался. В результате потратил на эти пятнадцать метров столько сил, сколько бы потратил на то, чтобы проплыть сто метров. Акваланг не предназначен для такого интенсивного дыхания. Но я достиг своей цели. Я должен был достичь ее.

Снова очутившись на стороне, выходящей к морю, где волны прижимали меня к колонне, стал, как краб, спускаться по ее поверхности вниз. И снова не нашел то, что искал. Ничего, кроме гладкой, покрытой слизью поверхности. Я сдался и стал подниматься.

У самой поверхности остановился, чтобы передохнуть и немного отдышаться. Горькое разочарование. Слишком многое было поставлено на это последнее погружение, и все напрасно. Мне остается только одно: начать все сначала, а я понятия не имел, с чего начинать. Чувствуя себя смертельно усталым, я прислонился головой к колонне. И вдруг в одну секунду усталости как не бывало. В большой стальной колонне послышался какой-то звук. В этом не было сомнений: вместо того, чтобы быть мертвой, немой, заполненной водой, колонна была полна звуков.

Я вплотную прижался ухом к холодной стали. В колонне раздавался глубокий, вибрирующий от резонанса звук, отзывающийся в моей прижатой к металлу щеке. Заполненные водой колонны не вибрируют от звука. А в колонне, не было никаких сомнений, раздавались звуки. Это означало, что она заполнена не водой, а воздухом. К тому же я сразу определил, что это за звук. Мне, как специалисту, это не составило труда. Такое ритмичное повышение и снижение громкости было похоже на шум работающего мотора, то усиливающийся, то уменьшающийся, снова усиливающийся и снова затихающий. Много лет назад этот звук был неотъемлемой частью моей жизни, жизни профессионала. Это работал компрессор, мощный компрессор, находящийся где-то глубоко под водой, внутри опоры нефтяной вышки, расположенной далеко от берега. Бессмыслица, полная бессмыслица.

Я прижался лбом к металлу, и мне показалось, что вздрагивающая вибрация похожа на чей-то визгливый, настырный голос, пытающийся сказать мне что-то очень срочное и жизненно важное. Голос словно просил меня прислушаться. И я прислушался. Через полминуты, а может быть, через минуту, я внезапно получил ответ, о котором даже не мог мечтать, — ответ сразу на несколько вопросов. Мне потребовалось время, чтобы сначала догадаться, что это может быть ответом, а потом — понять, что это и есть ответ. И тогда все мои сомнения разом отпали.

Я трижды резко дернул за линь и уже через три минуты был на борту «Матапана». Меня втянули на борт с такой быстротой и так бесцеремонно, словно мешок с углем. Я не успел еще снять акваланг, как капитан Займис рявкнул, чтобы отдали швартовые, переключил двигатель на полную мощность и резко повернул руль. «Матапан»  яростно рыскал и кренился, потом повернувшись кормой к ветру, направился к берегу

Через десять минут, когда я снял водолазный костюм, обтерся, переоделся и допивал второй стаканчик бренди, в каюту спустился капитан Займис. Он улыбался и, казалось, считал, что все опасности позади. И он был прав — идя кормой к волне, «Матапан» почти не испытывал качки. Капитан плеснул себе немного бренди и впервые с того момента, как меня втащили на борт, спросил: