Элевайз прошептала несколько слов, но Жосс не смог их разобрать.

– Да, я знаю. – Теперь Оливар рыдал. – Я не мог поверить, вы правы. Я сказал: «Возлюбленная, это я, Оливар! Ты не должна становиться женой Брайса. Он женился на твоей сестре, помнишь?» Я не сказал ей, что произошло с Диллиан, я знаю, это было нехорошо, но я не осмелился. Гуннора могла рассудить, что это еще одна причина остаться здесь – в конце концов, она могла подумать, что они опять будут заставлять ее выйти замуж за Брайса, раз он стал вдовцом. «Это мы должны пожениться, – сказал я, – ты и я, как мы и задумали!» И… – Голос его опять прервался. – Она стояла вон там, на верхней ступеньке. – Оливар махнул рукой, показывая назад. – Она заявила, что решила остаться в аббатстве подольше. Или же, если это не удастся, она уйдет отсюда и заставит отца восстановить ее в правах, а потом поселится в Уинноулендз в одиночестве. Потом она повернулась ко мне спиной и сделала изящный маленький реверанс перед статуей Девы.

Оливар остановился, собираясь с духом, чтобы закончить свой мрачный рассказ.

– Я стоял позади Гунноры и пытался повернуть ее лицом ко мне. Не знаю почему, но я подумал, что если бы я смог заставить ее поцеловать меня – не настойчиво, поймите, я не хотел принуждать ее, – тогда она хоть чуточку возбудится и вспомнит, как чудесно все было для нас раньше, когда мы обнимались.

Наивный бедняга, подумал Жосс. Какая призрачная надежда!

– И вот… И вот… Я дотронулся до ее плеча и сказал: «Гуннора, единственная любовь моя, ты не хочешь обнять меня? Умоляю!» Она вырвалась из моих рук и ответила: «Нет, Оливар, не хочу. Я собираюсь помолиться». Потом, – его рыдания стали громче, каждый стон словно разрывал его на части, – потом она начала спускаться по ступенькам, почти танцуя, словно хотела сказать: «Видишь, как я счастлива? Видишь, как мне нравится быть монахиней, молиться перед Святой Матерью?»

Казалось невероятным, чтобы он смог продолжать.

Но ему не пришлось. Рассказ продолжил тихий голос Элевайз.

– Она танцевала на этих скользких ступеньках и оступилась, правда? – Жосс увидел, как молодой человек кивнул. – Это так просто, – сказала Элевайз. – Испарения от источника. Влага оседает на камнях и делает их опасными, как лед.

Наступило долгое молчание. Жосс начал думать, закончит ли кто-нибудь из них эту историю – хотя была ли в этом нужда, если они оба, казалось, прекрасно знали, что случилось дальше? – но тут Элевайз снова заговорила.

– Вы пытались удержать ее, не так ли? – Еще один кивок. – Я знала. Мы видели маленькие синяки на ее руках. Мы подумали сначала, что кто-то держал ее, пока другой человек…, впрочем, неважно. Кто-то действительно удерживал ее, но эти следы остались от ваших рук, пытавшихся уберечь ее от падения.

– Да. – В его односложном ответе было столько надломленности и боли, что Жосс готов был заплакать. – Но это не помогло. Она уже споткнулась, и я не смог удержать ее. Она выскользнула из моих объятий, пролетела по воздуху а затем… затем…

– Ударилась о статую, – закончила Элевайз за него. – По ужасной, роковой случайности край основания пришелся на ее горло. Ведь так?

– Да. – Оливар тер глаза, как наказанный ребенок, плачущий от несправедливости. – Я прыгнул вниз, посмотреть, не ранена ли она. Не знаю, чего я ожидал. Она лежала совершенно неподвижно. Я подумал, что она ударилась головой и потеряла сознание. Затем я перевернул ее и увидел…

Элевайз обвила Оливара рукой, и он оперся на нее. Его большое тело сотрясалось от рыданий.

– Там было так много крови! – всхлипывал Оливар. – Она была повсюду – на этом ужасном основании статуи, на полу под ней. Кровь намочила черное платье Гунноры, и я не знал, что делать. Помню, я подумал, что не должен оставлять ее здесь, нельзя, чтобы кровь ее жизни стекала в воду святого источника, поэтому я поднял Гуннору и понес наверх. Кажется, я хотел отнести ее к сестрам, но не уверен… Все было так смутно, и еще это лезвие, убившее ее… Гуннора становилась все тяжелее. Я почувствовал страшную слабость и положил тело на тропинке, но там было грязно. Я подумал, что будет очень плохо, если в рану на ее бедной шейке попадет грязь. Поэтому я понес Гуннору по менее протоптанной тропинке, там было чище, а по краям была влажная трава, вот в траву я и положил ее. Я принес для нее крест ее сестры, это был подарок к нашему обручению – я знал, что у Гунноры больше нет креста, она собиралась отдать его аббатству. Не думаю, что Диллиан возражала бы – насколько я знаю, она в любом случае оставила бы его Гунноре. Я знал, где она хранила свой крест, в той старой шкатулке, я поднялся в ее комнату и взял его. Прошло совсем немного времени после ее смерти – все были в ужасном состоянии, и, как я и надеялся, никто не заметил, что я сделал. В ту ночь я принес его с собой. Когда я пришел, чтобы встретиться с Гуннорой.

Оливар умолк. Жосс понял – в своих воспоминаниях он вернулся к тому времени, когда эта ужасная смерть еще не случилась, и теперь не хотел продолжать рассказ. Наконец он заговорил снова.

– После того как она… В общем, потом я вернулся к Святыне и вытер всю кровь. Это священное место, и я знал, что нельзя осквернять его. Ох как долго все это длилось! Я снял рубашку и использовал ее как тряпку, но мне приходилось вновь и вновь зачерпывать воду, чтобы намочить ее. Было очень мало света, горело лишь несколько свечей, и я не мог понять, хорошо ли я все сделал. В конце концов, мне оставалось просто уйти. Я хотел вернуться к ней. Там, в темноте, она была совсем одна.

Элевайз сказала что-то ласковым, успокаивающим голосом. Жосс видел, как Оливар быстро кивнул.

– Я сказал: «Я вернулся, Гуннора», расстегнул цепочку и надел крест на ее шею, – тихо продолжил он. – Он так чудесно выглядел на черном фоне ее платья. Я опустился возле нее на колени и долго стоял так, просто смотрел и смотрел. Потом я убежал.

Элевайз покачивала его, еле слышно напевая что-то, будто успокаивала ребенка, проснувшегося от ночного кошмара.

– Все, все, – звучал ее тихий голос. – Вот вы и высказались. Все уже позади. Все позади, все…

Они долго молчали.

Оливар спросил:

– Ее похоронили?

– Да, – ответила Элевайз. – Она уютно лежит в своем гробу, где уже ничто не причинит ей вреда.

– Она уже у Бога?

Жосс уловил замешательство Элевайз. Заметил ли его Оливар?

– Я думаю, что скоро она там будет, – ответила Элевайз. – Мы молились за ее душу и продолжим служить по ней мессы. Мы сделаем все возможное, чтобы она недолго оставалась в чистилище.

– Она была хорошая! – возразил Оливар. – У нее не много грехов, пятнающих ее душу, аббатиса. Скоро она будет на небесах.

– Аминь, – прошептала Элевайз.

Затем, склонившись над темноволосой головой, лежавшей на ее плече, она начала громко молиться о покойной сестре аббатства – Гунноре из Уинноулендз.

Когда Элевайз закончила молиться о Гунноре, Оливар встал и огляделся вокруг с таким видом, словно не очень хорошо понимал, где находится. Затем, вспомнив, медленно опустился на землю и закрыл лицо руками. Послышался его голос, от звука которого сердца Элевайз и Жосса готовы были разорваться.

– Она ушла, – прошептал он. – Что же здесь осталось для меня?

Силы окончательно покинули его. Жосс и Элевайз, не зная, что предпринять, полудовели, полудотащили Оливара до аббатства и препоручили сестре Евфимии. Увидев крайнее отчаяние несчастного, она дала ему глоток маковой настойки с толикой драгоценного корня мандрагоры.

– Ему лучше всего поспать, – сказала она. – Во всяком случае, сейчас. Боюсь, единственное, что в моих силах, – это дать ему немного блаженного забвения. – На ее круглом озабоченном лице появились морщинки. – Помните, это лишь временное решение, – добавила она серьезно. – Когда он проснется, в его бедной душе ничего не изменится к лучшему.

Сестра Евфимия отвела для Оливара уголок в покое, где он мог лежать за тонкими занавесками, хоть немного отгороженный от звуков и запахов других больных. Одна из сестер-сиделок поставила у его изголовья плоскую чашу с расцветшими розами, и вскоре их сильный аромат распространился в воздухе.