Воздух внутри спертый, кислый, «болотный». Темно. Кто-то из Славиков включает фонарик. Вижу темные силуэты: кто за рассохшимся деревянным шкафом, кто за жестяной коробкой с проводами. Один силуэт — девятый — не движется. Это что…

— Тещин, — говорит Федька.

— Как?

— Убит снага. Не Хтонью. Но об этом потом.

— Не при других снага, — бросает Долгоруков.

Вахмистр без шлема, комбез в пыли, голова разбита. И все-таки…

— Его шилом пырнули, — злобно поясняет мне Ганя, — между пластин. Он не сразу заметил, не сразу упал. Потому уж, когда упал — добили. Мы тоже не сразу поняли, что к чему. И не успели вытащить.

— Ганя! — обрывает Федор.

— А что? Пусть знает. И она тоже пусть знает.

Соль как раз входит в подвал. Без катаны, пустые руки — перед собой, ладонями вперед. Тещина она не видит.

— Ну, успокоились наконец-то? — Соль усмехается, но в усмешке сквозят раздражение и усталость. — Давайте уже заканчивать этот балаган, нах…

— Давай, снага, — произносит Лев.

У него в руке — тот самый жезл, что он использовал на Ристалище. Фамильная реликвия. И струя света, что слетает с его вершины, бьет в Соль.

Прямо в спину, в лямку идиотского бронелифчика — сжигает его, кожу, мясо.

Дыра — с жуткими краями, обугленная — возникает мгновенно.

И этому нельзя помешать.

Отдачи нет, толчка нет. Соль не отбрасывает, она просто валится на пол сломанной куклой. Просто с дырой в груди, с пустыми глазами.

И я понимаю: все. Она… мертва. Окончательно, бесповоротно… мгновенно. Сразу.

Сверху, с лестницы, доносится восклицание «Laë!..», и, кажется, бежит Мотя. Поздно.

Горюнович с вытаращенными глазами делает пасс — дверь захлопывается, другим роняет в пазы засова, которого больше нет, какую-то железяку.

— Что за⁈. Лев? Зачем⁇

— Надеюсь, вы, господа, не будете мне внушать, что якобы мое слово, данное тому, кто опричь, может иметь значение? — брезгливо говорит Лев. — И ты, Усоль…

Он ждет, что я на него брошусь. Только вот… и вправду — зачем⁈

Зачем.

Теперь.

Это.

Все.

Он меня переиграл. Я привел сюда друга — он убил его. Убил Соль. Убил мир. Теперь снага не выпустят никого — не простят нам смерти своей любимицы. И Ожегин «не простит» смерти нас, и погибнет сначала идиот Долгоруков — и еще восемь дураков, считая Усольцева — и потом еще много, много, много… разумных. Вот она, настоящая магия крови, а не эти запрещенные законом фокусы.

Нет.

Этого не должно быть.

Назад.

Я беру всю эту сцену. Эту каморку в подвале, распределительный щиток в тамбуре, стены с кабелями, тело Тещина… Восьмерых нас, Долгорукова с его сраной реликвией, Соль… Беру все, что есть в подвале, и прокручиваю назад. Резко. Рывком.

Да, только что я этого не умел. Но теперь — могу. Потому что мне — очень надо.

И оно происходит. Это не назвать «вспышкой», нельзя сказать «точно пленку назад отмотали»… нет. Это как вызов рвоты, когда тебе очень плохо. Насильственно, отвратительно… и сразу ясно — да или нет.

Да.

Часы на моем запястье рассыпаются пластмассовой пылью — целиком, и корпус, и ремешок.

Но мне не до этого. Потому что…

— … заканчивать этот балаган, нах, — произносит Соль, которая только что вошла в подвал.

— Давай, снага.

Дальше я отодвинуть не смог — только вот сюда. Но и этого достаточно. Я знаю, что он — Долгоруков — сейчас сделает.

Не успеваю остановить.

Но успеваю сбить.

Сбить выстрел.

Удар под локоть, удар локтем. Не ждал? Сгусток света — веретено плазмы, протуберанец, игла — проходит у Соль над левым плечом. Обжигает.

Но не убивает.

Расплескивается о притолоку: весь подвал заливает светом.

Соль визжит.

Долгоруков валится на бок, а у меня в руках этот его фамильный жезл — деревянно-металлический, из сложно переплетенных деталей… причиндал.

И в этот момент Соль оборачивается.

И глядит мне прямо в глаза. Я хочу ей сказать что-то вроде «сочувствую», «так получилось» или черт знает что, и… просто не могу. Зато вдруг вижу себя ее глазами — друга, держащего в руках оружие, которое только что выстрелило ей в спину.

Валюсь. Как она — тогда. Сил нет даже на то, чтобы закрыть глаза, и я все вижу, но ничего не могу сделать. Приходит мгновенное, острое понимание: я так вот валялся уже — в Твери, на асфальте проезжей части. Когда спас Лидку.

Это — инициация. Ять…

А глаза Соль — не пусты. Теперь в них ненависть. Ко мне. Ко всем нам. Нарушающим свое слово тварям опричь, предателям.

— Почему, Андрюха?..

И не объяснишь.

Подвал наполняют фантомы. Они отпочковываются от Соль, отлетая в стороны — штук десять! — и каждый неотличим от живого. Каждый эманирует чувством, заставляющим реагировать на него, отвлекаться.

А сама Соль исчезает.

То есть это для пацанов она исчезает: они, маги первого уровня, ведутся на эти иллюзии и теряют из вида снага, скользнувшую в тени. Я — нет. Я все вижу и понимаю. Сделать только ничего не могу, даже мизинцем пошевелить.

И поэтому, лежа на грязном бетоне, наблюдаю, как озверевшая снага — мой друг — калечит других друзей. И сослуживцев. И теперь уже шансов нету у них.

Маленькая четырехугольная квадратная комната становится… нет, не бойней. Ведь Ганя потребовал, чтобы Соль рассталась с катаной.

Комната становится рингом, где бьются без правил.

Фантомы встают перед каждым из пацанов, а Соль — я умею теперь воспринимать происходящее с ее скоростью — выныривая из тени, склоняется надо мной. Усмехается. Вырывает из руки чертов жезл.

И…

Перед Федькой встает Мясник — гора мяса, бицепсы торчат из-под майки, взгляд бешеного быка. Федька испуганно машет руками — если он дунет, в комнатке достанется всем. И поэтому не успевает.

— Эволюция сделала вас подлыми, — хрипло говорит Мясник в лицо Федьке.

Кулак Федора проходит насквозь, как через голограмму. А Соль, возникшая сзади, бьет его этим долгоруковским жезлом — резким тычком по шее над воротником, ниже шлема.

Федька падает. Соль каблуком дробит ему пальцы — почему-то без перчаток.

Славики бьются с фантомом самой Соль. Пространство тесное — парни не успевают понять, что это морок.

— Расчеты не в нашу пользу, — визжит фантом, размахивая, кстати, катаной, — верно? Плевать вы хотели на земское… и прочее быдло!

Вячеслав эффективно срабатывает «против мечника», и даже не пострадал бы… будь эта катана реальной. Но реальна другая Соль, которая скользит между Славиками, цепляет лодыжку, бьет в затылок. Мирослав осознал подвох, но не успевает ничего сделать и тоже падает. Соль использует его массу, чтобы удар был сильнее.

Горюнович закрутил вокруг себя вихрь какого-то мусора, бетонной крошки: опознавать фантомов, вычислить настоящую Соль. И движется к лестнице.

— Ваша магия — грязная сила слабых! — кричат ему хором две зеленокожих девчонки, сквозь призрачные тела которых летят камни.

А третья молча бьет жезлом снизу, сбоку под чашечку — сустав «гуляет», Горюнович впечатывается в стену, Соль свирепо добавляет еще.

Тургенев, вдавившись спиной в нишу между шкафов, в перекрест хлещет водяной плетью, рискуя зацепить и своих, а сам судорожно тащит фонарик, выкручивает на максимум и его лучом хлещет по воздуху тоже.

— Я не расист, — убедительно внушает ему призрачный Мясник, стоя в водяных брызгах и бликах, — но…

Соль обрушивается Тургеневу на плечи со шкафа, повисает, тянет… Фонарик летит на пол, Тургенев складывается сломанный. Соль откатывается.

— Вы, опричники — худшее в человеческой расе, — назидательно сообщает Мясник и рассеивается.

Сицкий тоже забился в угол, бестолково вертит башкой. В какой-то момент решается на рывок к лестнице. Проскакивает мимо двух Соль, не обращая внимания ни на них, ни на сетование:

— Взаимодействие с вами не принесет ничего, кроме проблем и потерь!