Буран остерегся в драку лезть, ушел. Напоследок рыкнул:

— Сам хочешь? Не мешаю, тоже мне, сокровище выискалось… Только будь готов: от нее потом не отделаешься. Они, крепостные, знаешь, какие цепкие?

Варя аж вздрогнула, будто в больное место ткнули. Буран исчез уже, а она головой мотает:

— Я с такими, как этот, не связываюсь. Ведь столько историй было! От мага из благородных залетишь — исчезнешь. Кланы своими генами не разбрасываются… А ты же из Земщины, да?

— Да, — говорю.

— Спасибо… Ты же — Андрей? Я послезавтра вечером в Штабе буду… порядок наводить. Приходи, если получится…

Послезавтра — это сегодня. Но Гане об этом знать не надо.

На базе пахнет гудроном и гречкой. Вахмистр на КПП даже не поднимает глаз — «увольнительные» возвращаются пачками, вечер в разгаре. Меня потряхивает: то ли еще не отошел после драки, то ли по иной причине.

Говорю Гане, что сначала загляну в душ, потом доберусь до казармы. Он лишь хмыкает: «Понял», — и сворачивает к корпусу. Я же направляюсь в другую сторону — к Штабу, он же административный корпус.

Наверху светится несколько окон. За углом — служебный вход, через который днем в библиотеку и учебную комнату доставляют воду, бумагу и хозку. Обычно дверь заперта, но сегодня выходной, и похоже, дежурный пренебрег своими обязанностями.

Неприметно проскальзываю в щель — и вот я уже внутри. В этот раз «пес» отчего-то молчит про «контроль допуска» — вот и славно. Бесшумно поднимаюсь наверх, туда, где горел свет.

Коридор второго этажа узкий и темный. Слева — стеклянная дверь в библиотеку. Дальше льется свет из аудитории с табличкой «Стратегия взаимодействия в смешанных группах». Витиеватое название для обычной учебной комнаты, где мы с Рокотовым когда-то разбирали схему на доске.

Осторожно заглядываю внутрь. За партой у окна в пол-оборота ко мне сидит Варя. Вижу только ее хрупкие плечи и светлые волосы.

— Чего встал? — спрашивает она, не оборачиваясь.

На ней серый форменный фартук поверх легкой блузки. На столе — стопка бумаг, тряпка и пластиковый контейнер с недоеденным яблоком.

Делаю шаг внутрь. Варя ставит кружку и поднимается. Наконец смотрит мне в глаза.

— Я думала, ты сейчас в казарме, — тихо произносит она. — Не придешь…

— Конечно, я пришел.

Медленно приближаюсь. Варя смотрит на меня снизу вверх, но не отступает. Шепчет:

— Если нас тут увидят…

— Не увидят, — отвечаю я неожиданно низким, почти хриплым голосом. — Здесь никого. Сегодня выходной. Мы одни в корпусе.

Почему я ей это говорю? Это же она меня сюда позвала… Потому что так надо.

Она дышит чаще, снова отводит взгляд, словно еще колеблется, не решаясь.

— Варя. Я просто хочу… быть с тобой.

Молчание. Затем она сама делает шаг навстречу. Вплотную. Ресницы дрожат, едва заметный кивок — ни да ни нет.

Касаюсь ее плеча — осторожно, чтобы не спугнуть. Теплая. Не отстраняется. Провожу пальцем по шее. Варя сглатывает.

— Я знаю, что тоже тебе нравлюсь, — говорю тихо, скорее надеясь, чем утверждая.

Вместо ответа она кладет ладонь мне на грудь. Рука слегка дрожит.

— Тут нельзя, — шепчет, но остается неподвижной.

Киваю:

— Нельзя. Только если ты действительно хочешь.

Тишина. И затем — едва уловимый кивок.

Ткань блузки мягко струится под пальцами. Касаюсь пуговиц — Варя вздрагивает, но не останавливает меня. Одна, вторая.

Когда блузка расстегнута, она поднимает голову. Взгляд серьезный, в нем лишь напряженность и решимость.

Веду пальцами по ее коже — от ребер вниз. Варя прикусывает губу. Затем стягивает с меня китель. Расстегиваю ремень — он глухо лязгает в тишине этого странного класса с пустыми партами и запахом влажной тряпки и мела.

Притягиваю Варю ближе. Щека теплая, волосы пахнут горьковатым ароматом. Она сильнее, чем кажется, под ладонью ощущаются напряженные мышцы. Все это — подлинное, настоящее.

Прижимаю ее к доске — без грубости, но уверенно. Рука на стене рядом с ее лицом. Варя дышит часто. Целую ее. Блузка соскальзывает, обнажая плечи. Она тянет мою майку вверх — резко, словно боясь передумать. Ногти царапают кожу.

Садится на край стола. Встаю ближе. Варя тянется ко мне, смотрит прямо в глаза. Ни стыда, ни страха — лишь решимость и азарт, как перед прыжком. Подается навстречу.

Стол поскрипывает. Дыхание в унисон. Движения резкие, отчаянные, будто нам отпущено мало времени, будто вот-вот нас прервут.

Никаких слов. Только дыхание, шорохи, приглушенные звуки. Закрываю ее губы своими — не из страха быть услышанными, а от желания быть еще ближе.

Она крепче прижимается, цепляется, выгибается — и я почти теряю самообладание. Но сдерживаюсь. Мне важно, чтобы ей было хорошо. Так же, как в бою — каждое движение выверенное. Все стремительно, но подлинно.

Варя сжимает мое запястье, обвивает меня ногами — и в этот момент за окном что-то глухо гремит. Может, грузовик на плацу. Может, небо.

И я больше не сдерживаюсь.

Варя вскрикивает — и я мягко закрываю ей рот ладонью. Она принимает это — таков наш негласный договор.

Когда все завершается, она лежит на столе — еще прекраснее, чем прежде. Отстраняет меня, садится, поправляет блузку. Я нахожу китель, встряхиваю его. Одной пуговицы не хватает. Ничего страшного.

— Если кто узнает — мне конец. Правда.

— Никто не узнает, — отвечаю. — Никто не должен.

Думаю: верные ли слова выбрал? Но она кивает.

— Все в порядке? — спрашиваю. — Все хорошо?

Она снова кивает, но отводит взгляд.

С улицы доносятся голоса.

— Варя… — начинаю я. — Мы теперь…

— Андрей, — шепчет она, — Андрей. Тс-с.

Прижимает палец к моим губам:

— Я же крепостная.

— Ну и что, Варя? Мне все равно.

— Андрей… ты не понимаешь.

— Так объясни.

— По документам — я принадлежу хозяйке. Пока не отработаю долг семьи, не заплачу выкуп. Мы… взяли в долг. Потом умер отец. Потом мать. Осталась я.

— И сколько тебе отрабатывать?

— Много. Челядникова за меня платит: еда, жилье… одежда. Поэтому сумма почти не уменьшается.

— Это же рабство.

— Это контракт. Я сама его подписала. Мне тогда было пятнадцать. И либо так, либо…

Смотрю на нее, потом на окно. Бледный свет, тень от перекладины.

— Значит, выкуп. Так все-таки сколько?

— Андрей, ты не сможешь.

— А если попробовать?

Она прижимается ко мне. Затем отстраняется, всматривается в мое лицо:

— Андрей, не надо. Не вмешивайся. Просто будь пока рядом. Хорошо?

Молчим. На стене доска. На окне — штора, которую мягко колышет сквозняк.

Провожу пальцами по Вариному бедру.

— Ну, тогда?..

Она снова откидывается, слегка улыбается. Разводит ноги:

— Только нежно.

— Я понял.

Целую ее. Уже без спешки — просто остаюсь рядом. Рядом — и с ней.

Под окном раздаются шаги. Кто-то грузно проходит мимо.

Но здесь и сейчас только мы, и никого больше.

— Значит так, — решительно говорит Клара. — Собираем вот эти камни и несем с собой. По четыре штуки, не меньше.

Шик-блеск, камешки-то по паре килограмм каждый! Не осиливаю придержать при себе свое ценное мнение:

— Я поняла! Когда на нас нападут мертвые медведи, мы эти камни выкинем, нам станет хорошо, и мы ка-ак убежим!

Клара бросает на меня уничтожающий взгляд:

— Пошути мне еще! Знаешь, сколько таких шутников здесь мертвых медведей кормит? Причем до сих пор.

Хлипкий на вид эльф Мотя с рассеянной улыбкой нагружает себя чуть ли не десятком камней. Мрачный Мясопродукт старательно следует его примеру. Нахрена этот гений с нами поперся, я вообще не понимаю. Надо же так любить деньги… Должен благодарить Основы, что его в прошлый раз не вывели на чистую воду и совершенно случайно не оставили тут кормить мертвых медведей. А с тех пор ситуация накалилась. На днях видела на торговой улочке, как на всех лавках вдруг стали опускаться жалюзи — почти синхронно, минутой раньше, чем из-за угла вышла троица хмурых парней в черной форме с собачьими головами. Оскорбление опричника тянет на государственное преступление, а тут — просто магазины закрылись на перерыв, и так совершенно случайно совпало, что все сразу. Поэтому я бы на месте Мясопродукта держалась подальше от сталкеров… да вообще ото всех нормальных разумных. Ладно, раз уж он тут, надо бы с ним переговорить с глазу на глаз — вот только Клара не любит, когда группа растягивается.