Все получилось, а на меня будто надевают черный мешок. Колени подкашиваются — и я лицом вниз лечу в кочку. Надежную. Твердую.

Никогда прежде не испытывала настолько страстного желания бросить парня — тащить эту тушу пришлось на одеяле. Оно с помощью пары подобранных на месте жердей превратилось во вполне приличные носилки, и здоровенная Клара ухватила передние рукояти. Нам с эльфом осталось по одной задней, и мы регулярно менялись — но все равно перед финишем рук я уже почти не чувствовала. Человеколюбие покинуло меня на третьем километре, благодарность за чудесное погружение окружающей действительности в слоу-мо — на пятом, и только упрямство помогло продержаться до финиша. Причем не мое упрямство, а Кларино. Это ее железобетонный принцип — своих не бросать, даже приблудившихся час назад.

Правда, руководит Кларой не столько гуманизм, сколько хозяйственность. На коротком привале, пока я разминаю онемевшие руки, она говорит:

— Паренек, должно быть, из шараги. Для опричника выправка не та, их с двенадцати лет по плацу гоняют, они по-другому двигаются. Наивный такой, один в Хтонь поперся, с бидоном — типичный шаражник, из них там настоящих эльфов растят… не в обиду тебе, Мотя. Глупо, дар-то его на команду работает… и неплохо, надо сказать, работает.

Припоминаю, что шарагой в обиходе называют гражданское магическое училище в Холмске.

Момент, когда хтоническое болото сменяется обычным, я пропускаю, а вот Мотя чувствует его очень четко:

— Уф-ф… Хвала Основам, успели. Меня уже тянуть начало…

— Это как?

— Такая замедленность, отупение, странное ко всему безразличие. Еще пара-тройка часов — и приросла бы аномалия хтоническим эльфом с тупой улыбкой. А ты, Соль, нормально чувствуешь себя?

Пожимаю плечами. Руки отваливаются, ноги гудят, спину ломит — но это как раз совершенно нормально после таких приключений. Существенно тупее обычного я себя не чувствую. Может, у меня и нет никакого ограничения полетного времени, Хтонь меня не берет — я же сама отчасти Хтонь. Жуки, однако, как и в тот раз, свою во мне опознавать отказываются — если бы не Мясопродукт с его магией, разодрали бы жвалами безо всякой рефлексии.

Доходим до грунтовки — можно наконец опустить на землю Морготовы носилки. Клара отходит, чтобы вызвонить транспорт, а я склоняюсь над Мясопродуктом и начинаю дружелюбно лупить его по щекам, пытаясь привести в чувство. У меня есть на него свои планы.

— Что за варварство… — вздыхает Мотя, подносит ладони к вискам парня, шепчет пару слов — и Мясопродукт начинает растерянно лупать глазами.

Вскидываюсь:

— Серьезно? А почему три часа назад нельзя было так сделать?

— Его откатом накрыло. Он бы все равно идти бы не смог, — устало улыбается Мотя. — Только советами замучил бы: так его неси, эдак не неси… С бесчувственным телом оно сподручнее.

— Ладно, ладно… Будь другом, отойди, мне пару слов этому телу сказать нужно. Ага, спасибо. Эй, Мясопродукт… Как тебя, кстати, звать-то?

— Андрей.

— Ага, ну меня ты знаешь… Слышь, Андрюха, я чего сказать-то хочу. Насчет того… ну, той драки на Дворянской. Предлагаю считать, что инцидент исчерпан. В смысле, что было, то быльем поросло. Ваши погорячились, наши раздухарились. Бывает. Нам так-то проблемы не нужны, а вам чего, нужны, что ли? Мир, дружба, жвачка — океюшки?

— Ладно… Договорились, скажу пацанам, — медленно соображает опричник и улыбается — доволен, что все решилось.

К нам уже спешит Клара, протягивая Мясопродукту его бидон… Только не Мясопродукту — Андрею.

— На, забирай, нам чужого не нать… Что в Хтони взято, то свято. Хоть и негусто у тебя там. Зря ты вообще один поперся, паря, ну да сам, наверно, понял все уже. Давай в другой раз с нами, командой? Правила раздела у нас такие…

Андрей вяло кивает в такт ее словам. Никто не в силах сопротивляться Кларе, когда она жаждет обрести нечто полезное в хозяйстве.

Но ведь действительно полезный я подобрала Мясопродукт! Прикрываю глаза, чтобы воспроизвести в памяти то волшебное ощущение: ткань времени смята и сдвинута в сторону, будто старая занавеска, и я двигаюсь быстрее, чем весь остальной мир. Так это делают маги, да — меняют своей волей саму структуру реальности? С моими тенями по-другому, это просто пространство, в котором я могу больше, чем другие — тоже очень круто, но совершенно не то.

В какой все-таки несправедливый мир меня занесло! Это же все равно, как если бы большая часть людей была инвалидами и только маги полноценно владели телами. А сколько их, тех магов? Вроде десятые доли процента, причем в семьях аристократов магию обычно наследуют, а у простолюдинов шанс мизерный. Но даже среди магов большая часть так и остается тем, что здесь называют пустоцветами. Вообще это тоже ужасно круто, в драке с пустоцветом один на один придется нелегко даже мне. А некоторые еще и становятся великими волшебниками… Что они могут, каков предел их силы? Если вдуматься, об этом везде, даже в учебниках, говорится в весьма размытых формулировках. Надо бы расспросить Токс…

Интересно, чем этот Андрей такой особенный, с какого перепуга попал в число избранных? На вид типичный пацан с района, морда просит кирпича, да и интеллектом не обезображен…

— Я смотрю твои эхони, — говорит Мотя.

Голос у него негромкий и мягкий, но я чуть ли не подпрыгиваю. До чего же бесит эльфячья манера подкрадываться незаметно, не выдавая себя ни шумом, ни запахом! Отвечаю невежливо:

— И что с того? Их половина Кочки смотрит.

Не половина, конечно, и даже не десятая часть, чего уж там. Но по полтыщи просмотров есть, и то, как говорится, хлеб.

— У тебя благородное сердце. — Не могу понять, издевается эльф или говорит всерьез. — Не всякий возьмет под крыло почти сотню чужих детей.

Дергаю плечом — не люблю, когда мне льстят:

— Мы — снага. Для нас не бывает чужих детей.

— Ты ведь ненамного старше их… Не обижайся, но с эльфийской колокольни разницы почти и не видно.

— Они сами свалились мне на башку… Ну и с ними не скучно. Раз ты смотришь эхони, то и реквизиты для пожертвований видел.

Мотя ничуть не обижается — или не показывает виду:

— Разумеется. Я перевожу деньги после каждого выхода… Основы помогают тем, кто сам помогает другим. И вот что я заметил: ты ни разу не снимала, как твои подопечные занимаются музыкой. Они ею не интересуются?

— Они, конечно, интересуются — они вообще всем интересуются, что плохо приколочено… Но благотворителей их музицирование не впечатлит. Старшие подрезали… я хотела сказать, достали где-то пару электрогитар и ржавую ударную установку, поэтому устраивают временами звуковую пытку всему кварталу. Играют кринж… то есть этот, как его, гранж. По счастью, надолго их энтузиазма не хватает, а то я бы бошки их тупые об эти тарелки поразбивала. Мы, снага, хоть и слышим хорошо, но не особо-то музыкальны.

— Вкус к музыке воспитывается… достигается упражнением. Я мог бы позаниматься с ними, если ты не против.

— Хочешь вести уроки музыки? Учти, зарплаты не будет, бюджет и так трещит по швам!

— Да брось, какие деньги, о чем ты, — Мотя смущенно улыбается. — И уроков по расписанию не нужно. Я бы просто пришел и поиграл для них. Если ты позволишь.

С сомнением оглядываю нескладную дрищеватую фигуру и длинные волосы эльфа. Сейчас он хотя бы в походном, а на встречу приезжал в штанах с подворотом, открывающих яркие носки. Сожрут его мои троглодиты, вместе с гитарой сожрут и не подавятся. С другой стороны, мадам Кляушвиц еще не вернулась из Южно-Сахалинска и не будет ругаться, если все прогуляют ужин, а вторую повариху я не боюсь.

— Попробуй, если хочешь, только чур без обид. Снага-хай — это тебе не Хтонь. Мы слабости не прощаем.

There once was a ship that put to sea

The name of the ship was the Billy O' Tea

The winds blew up, her bow dipped down