«И я, словно мотылёк, лечу к сердцу пожара», — поразился собственной глупости Лев.

Сосредоточение боя раз за разом менялось. Троица Миазмов носилась за Кагортой по громадному подземелью. Однако Лев даже помыслить не мог, будто наблюдал погоню волков за добычей. В возникшем световом смерче старуха играла ведущую роль.

Лев не сразу сообразил, в какой многоярусный и запутанный лабиринт угодил. Вспышки чар, пронизывая его насквозь, делились на несчётное количество лучей. Ветхое переплетение из балок и укосин представляло собой множество уровней стеллажей с ячейками, подходящими, дабы сокрыть в себе взрослого мужчину.

Во время битвы ткачи умело использовали конструкцию огромного хранилища. Они «порхали» высоко под сводом, и только погибель способна была опустить их на землю.

Лев с ноющей беспомощностью издали наблюдал за «представлением» и надеялся на то, что хранилище не сложится на его голову, как гигантская башня из зубочисток.

Бой неожиданно угас. Никто больше не сыпал колкости, не кидал призывы о примирение, не раздавался старушечий хохот. Когда замолкло эхо поединка, неживое механическое урчание завладело воздухом подземелья. В глубине хранилища находился освещённый химическим светом пустырь размером с деревенскую площадь. Его украшала лишь тупоконечная пирамида. В минуты смертельной опасности, даже повидавшего два мира, Льва захватила её чужеродность.

«Вот она причина поднятой шумихи», — подумалось трубочисту.

Вероятно, на поверхности древний механизм показывал лишь свою малую часть. Безобразное переплетение ржавых паровых труб впивались в матово-чёрный металл.

«Заставили её работать на варварской энергии».

Озарение кольнуло мозг Льва, а на груди подмигнул янтарь. Непрошеное познание утверждало, будто родная машине энергия позволяла творить ей поистине впечатляющие вещи.

Одно ясно — конечное изделие выходило из машины и занимало одну из тысяч ячеек в человеческий рост.

Затрещали узловатые молнии. Ответом заревело пламя. Это сражение занялось со свежим рвением.

Конструкция стеллажей надломилась и принялась складываться. Цунами разрушения надвигалось на Льва. На его голову посыпались ржавые болты, следом летели тяжеленные балки. Мальчик не успел даже крикнуть, как цепкие пальцы схватили его и бросили в сторону.

Тренировки Вольноступа сказались, Лев машинально выставил над собой щит-перчатку. Ловко перескакивая по ячейкам, на него спикировал противник. Захватив цепкими пальцами парус, Вапула придавил своего помощника к полу.

— Зря ты, Сажа, так часто выходил из котельной, — посетовал вихль. — Ошибка. За дверью всяких неприятностей не оберёшься.

Сквозь прозрачный щит Лев различил гримасу котельщика. В нём не было обычной раздражённости. Впервые на его лице осела жалость, и он обратил её к трубочисту.

— Не суйся близко к ним. Кажись, госпожа наша проиграла.

И в самом деле, когда отгремели рухнувшиеся ярусы, бой не возобновился. На свет пустыря безвольно и неторопливо опускался ворох чёрного тряпья. Среди лоскутов обгоревшей мантии рассыпались пеплом седые волосы Кагорты. Старуха мягко коснулась каменного пола у подножья пирамиды, будто легла на перину, мирно встречая сон. Однако последовавший вздох она наполнила безграничной усталостью и досадой.

Лев едва не сорвался на помощь, но Вапула приложил к губам костлявый палец. Кулак другой руки он протянул вперёд себя. Мальчик отшатнулся, решив, что вихль замахнулся для удара.

— Бери, Сажа, — приказал котельщик. — И прекращай засорять трубы мусором полых.

Кулак разжался, и на ладони Льва упал знакомый предмет. Вернее, лишь его большая часть навевала тоскливые мысли о прошлом. Компас на ремешке сверкал новеньким стеклом, за которым каким-то образом уместились дополнительные шкалы и стрелки.

— Чуток его подправил, — обелился вихль с небывалой скромностью. — Теперь он кажет вход иль выход.

— Вход куда?

Недогадливость трубочиста вернула злую нетерпеливость вихля.

— Ты же любишь бродить по каёмке миров, — оскалился котельщик. — С ним-то ты не заблудишься.

— Спасибо, — неуверенно поблагодарил Лев за подарок.

На него медленно, но необратимо навалилась мрачная догадка. Вапула с самого начала знал, откуда явился его помощник. Точно уловив приближающие расспросы, вихль отступил под завалы разрушенного хранилища.

— Быть может, свидимся, Сажа. Береги мою котельную.

Кагорта, будто намереваясь возобновить полёт, потянула вверх руку, облачённую в серебряную перчатку. За секундное замешательство Льва Вапула устремился в густые тени, и они укрыли его меж собой.

В то время к поверженной Главе Собора, величающему ткачу, спасительнице Златолужья снизошли три фигуры в масках. К чести Кагорты нужно сказать, что выглядели они весьма потрёпанно. Полынь рухнул ничком, Скобель пошатывалась на ослабленных ногах, и только отец Льва как ни в чём не бывало стряхнул с плеча тлевший жар.

Древняя старуха шелохнулась в их сторону, на что сразу откликнулась женщина в маске Похоти. Скобель подбросила в воздух два металлических кольца, и те впились в запястья Кагорты. Браслеты по дорожке из пространственной ряби воспарили вверх и заодно оторвали от земли свою пленницу.

Серебряной перчаткой хозяйка Трезубца защищала только левую руку, которую по обыкновению прятала ото всех в своих одеждах.

— Прости, — обратилась Похоть к распятой в воздухе Кагорте. — Даже в таком состоянии тебе не нужно оставлять шанса.

— Ерунда, милочка, — проворковала старуха, борясь с выворачивающей кости болью. — Не дело мне валяться в древней пыли, как последнему пьянице.

Она коротко качнула головой вниз, где приходил в себя Похоть.

— Паучиха пала! — провозгласил он, пытаясь подняться.

Его дикому ликованию мешал хрип. Учитель снял маску и сплюнул тёмный сгусток. Похоже, этого добра в его лёгких было навалом.

— Седая Пряха завершила своё затянувшееся плетение.

— Паучиха? — нахмурилась Кагорта. — Как пошло, учитель Полынь. Я есть дерево с распростёртыми над всеми Осколками ветвями. И вы — мои дети, плоды мои, хоть и гнильём тронутые. Встаньте под крону, и я уберегу вас от зноя дня, от хлада ночи. От бури, что грядёт.

— Ты слепа, старуха?! Тебе подрубили корни. Твоё могущество, какое мы не присвоим, растаскают падальщики. Наследие Седой Пряхи согреет её недругов.

— Достаточно! — приказал Вылко. Разбавленный оттенок раздражения примешался к его победе. — Где твоё войско, госпожа? Как долго ты втайне создавала свои ужасные механизмы?

Он обвёл рукой бесконечные пустые стеллажи, уцелевшие после их сражения.

— Моя армия ныне марширует по скомканным пустошам. Осколок за Осколком они скоро пожнут слабое общество… Если, конечно, я не укажу им иную цель.

— Врёшь! — заорал Полынь и оглянулся на товарищей. — Она выторговывает себе минуты, надеется выбраться из петли.

Вопреки уговорам Алчности, среди остальных миазмов проскочило беспокойство. Вылко посмотрел на Скобель, и она ответила на его беззвучный вопрос:

— Кажется, нам придётся терпеть её скверный характер ещё некоторое время.

— В яблочко, дорогуша. Среди занудных марателей чертежей ты всегда оставалась моей любимицей. Лишь мне ведомо, как управлять армией, вышедшей из лона машины наших ненавистных предков. Вы опоздали, и ваши старания напрасны.

— Отчего же, — ответил ей Вылко. — Ты будешь нашим ключом к победе.

— Бред! — взвизгнул Полынь. — Не затем я несколько лет терпел мелюзгу богатеев, дабы наградой мне послужила ветхая старуха!

— Попрошу вас, сударь, — нарочито обиженно сказала Кагорта. — Возраст красит мудрых женщин.

— В тебе не осталось здравого ума, — Полынь дико скалился. — Мы годами водили тебя за нос. Ты потеряла нюх.

— С теми личинами, какие вы напялили сегодня, любые хоть немного толковые подмастерья сравнились бы со Старцами-Ткачами. Но твоё усугубляющее сумасшествие ты не шибко прятал. Как и ваше воркование со Скобель, — Кагорта обратилась на Похоть. — Милочка, я бы в жизнь не поверила, что ты влюбилась в Полынь. Другое дело мрачный статный князь, которому с рождения уготована великая судьба, — она небрежно кивнула на Вылко. — Для тех, кто желает подчинить мироустройство, в вашем треугольнике чересчур много неразделённой любви.