Пустые бутылки скатывались по наклонному полу комнаты в кучу у стены под выцветшим плакатом уитвортского медового мыла – продукта, который сам господин Неттл, по всей видимости, никогда не употреблял.

Бродяга снял пустые коробки со старого облупившегося кресла и кинул их в кучу остального мусора в углу.

– Садись, – буркнул господин Неттл.

Фогвилл осторожно опустился на самый край кресла. Подлокотником служило не что иное, как разломанный костыль. Помощник немного не так представлял себе жилище бродяги: в его воображении рисовалось что-то вроде антикварного магазина – старая мебель, всякие диковинки, выуженные из сетей на починку и продажу. А тут только макулатура да бутылки, жестянки и горы грязного тряпья. Из всего хлама в глаза бросалось несколько неожиданных вещиц: мраморные часы с одной только минутной стрелкой явно попали сюда из другой части города; пара больших медных шестеренок, вероятно, в свое время покинули церковный телескоп, над которым ночами корпел старый пресвитер; несколько пестрых картинок с изображением городских пейзажей, намалеванных на фанерной доске, были приколочены к стене. В общем и целом жилище бродяги было под завязку набито хламом. Как только можно жить в такой помойке?

Хозяин опустил на пол фонарь и сложил руки на груди, ожидая, пока Фогвилл заговорит.

Священник разгладил на коленях простецкую черную рясу, которую надел по настоянию капитана Клэя.

– Могу я поинтересоваться, чем ваша дочь зарабатывала на жизнь? – начал Фогвилл слащавым голосом.

Неттл поморщился и неохотно ответил:

– Рисовала.

Священник присмотрелся к рисункам на стене.

– Это ее работы?

То были незамысловатые любительские картинки. И народ это покупает?

Бродяга кивнул.

– Бесподобно, – поспешил отметить Фогвилл. – У нее был талант…

– По монете за картину.

Может быть, стоило купить какую-нибудь картинку, чтобы помочь делу, но Фогвилл вспомнил, что оставил все деньги в храме, и решил, пока не поздно, сменить тему.

– Господин Неттл, вы знаете, где точно находилась ваша дочь, когда она исчезла?

Вместо ответа бродяга полез в кучу коробок и вытащил кусок фанеры. То был набросок, такой же бездарный, как и все остальные картины. И тем не менее изображение на рисунке не оставляло никаких сомнений.

– Она работала именно над этим?

– Я вытащил фанеру из сетей в том самом месте. В первую очередь я там все обшарил.

Фогвилл внимательно изучил набросок. Не было никаких сомнений: на заднем плане возвышались печи и трубы Ядовитых Кухонь. Безусловно, картинка еще не доказательство, на ее основе нельзя строить обвинение против Девона. Хотя можно делать определенные выводы. У Фогвилла уже давно появились некоторые подозрения. Впрочем, Карнивал могла совершить убийство в любой части города.

– У нее на руках были синяки? – последовал вопрос.

Бродяга прищурился.

– Были синяки? – повторил священник.

Неттл с подозрением посмотрел на гостя.

– Да.

Все совпадает. Бродяга никогда не держал дочку в ящике со льдом или что-нибудь в этом роде. Фогвилл еще раз посмотрел на картины: разные уголки города, нарисованные все теми же яркими красками. У девочки явно была какая-то непонятная страсть к красному и желтому, потому что рисовала она исключительно этими цветами.

– Мы нашли других, – рассказал Фогвилл. – Насчет ран все понятно, но синяки… Это не Карнивал. Ангел подвешивает жертвы за ноги.

– Так кто это сделал?

– Мы не знаем.

Бродяга угрожающе приблизился к Фогвиллу.

– Но вы кого-то подозреваете?

Помощник заметил, как мышцы на громадных ручищах Неттла напряглись, словно веревки. Он внутренне съежился, но все-таки заставил себя посмотреть в глаза великана и выдавил:

– Нет.

Глаза бродяги замерли на лице священника, но синяки и жесткая щетина словно пульсировали в такт движениям сердца.

Фогвилл отчаянно пытался сохранить внешнее спокойствие. В лицо бил нестерпимый запах виски, а воротник насквозь промок от пота. И зачем только нужно было отпускать Клэя?

Наконец господин Неттл отступил назад.

– Выметайся отсюда.

Фогвилл в два прыжка перемахнул через планку и, путаясь в полах рясы, со всех ног пустился в сторону храма. Доски прогибались и раскачивались, но он и не думал останавливаться. До самых ворот храма.

Господин Неттл быстро оделся и сложил в рюкзак обычное снаряжение нищего: веревку, крюк, молоток, гвозди, небольшой шкив, фонарь и несколько кусков кремня. Вместе с инструментами положил фляжку, ломоть хлеба, мешочек изюма и кусок сала, заткнул за пояс нож, вывез тележку Смита на мост и начал нагружать ее чугуном. Понадобится помощь, которая, вероятно, обойдется недешево. Может быть, чугун это покроет, а может, цена окажется куда выше.

Пока бродяга работал, поток холодного ветра вырвался из бездны и качнул Лигу Веревки, словно тонкую паутинку. Лачуги застучали одна о другую. Доски и фанера затрещали, гвозди заскрипели по жестяным крышам. Даже улицы Рабочего лабиринта пришли в движение. И только черная громадина храма неподвижно возвышалась в сердце Дипгейта. Окна, словно застывшие в воздухе капли янтаря, сверкали в последних лучах заходящего солнца.

Неттл нутром чувствовал, что толстый священник соврал: Церковь кого-то подозревала. Он вытер грязной рукой пот со лба и глубоко вздохнул. Это была не Карнивал? Священники могут искать виноватого или нет – не имеет значения. Неттл найдет его раньше, чего бы это ни стоило.

Колдовства не существует. Это всем известно. По тавернам и питейным Рабочего лабиринта народ давно перестал в это верить и только посмеивался над подобными россказнями. Но если хорошенько прислушаться, можно заметить, что слишком уж сильно они не верили и слишком громко хохотали.

Нагрузив доверху телегу, бродяга плюнул себе под ноги и направился к единственному человеку в Дипгейте, который умел разговаривать с адом.

Чем больше Фогвилл удалялся от Лиги, тем сильнее его охватывали тошнота и головокружение. Здесь, как и на других окраинах города, первые цепи находились на самом далеком расстоянии друг от друга. Основная масса домов держалась в сетях из относительно тонких цепей, канатов и веревок.

Все качалось, дрожало и стонало. В нос бил запах подгнившей мокрой древесины. Словно в чумном доме. Целый район, охваченный гниением и болезнью.

За старые веревки было страшно взяться: они могли лопнуть в любую минуту и утащить в пропасть весь грязный вонючий квартал. Каждый шаг может стать последним. Призрачные очертания сетей далеко внизу успокаивали мало – по большей части они давно прогнили и истрепались и вряд ли удержали бы собаку, не говоря уже о дородных телесах Фогвилла. Иногда по дороге попадались фонари, но большей частью помощнику приходилось пробираться в темноте при тусклом лунном свете – так скоро после Ночи Шрамов на небе светил только тоненький молодой месяц. Народ в Лиге не рисковал высовывать нос из дому после захода солнца, но отсутствие на улице воров и головорезов не давало Фогвиллу внутреннего спокойствия: человек, к которому он направлялся, был куда опаснее всех бандитов Дипгейта.

Хромой медиум жил на Воробьином мосту в районе Церковных труб. Мост раскинулся над пропастью между Тэннерс-Глум на западе и старыми угольными складами на востоке. Высокая деревянная конструкция крепилась к гранитной платформе. Воробьиный мост, вмещавший две плотно идущие бок о бок телеги, некогда являл собой символ процветающего индустриального района. Перегнувшись через парапет, можно было заглянуть в глубь воздушного канала, рассмотреть мощные каменные стены, облака дыма и громадные цепи в основании Рабочего лабиринта. Процветание приносит богатство, богатство приводит за собой людей, а людям надо где-то жить. Теперь над Воробьиным мостом возвышались уже четыре этажа. Новые жилища надстраивались сверху, слепленные словно детский конструктор и приделанные при помощи всевозможных крюков и цепей. Покосившиеся крыши неровной линией поднимались над мостом. Около сорока семей обитало в этом муравейнике до того, как в нем поселился Томас Скэттерклоу. Груженные кожей для рынка или металлоломом из разобранных угольных хранилищ телеги все еще проезжали по длинному туннелю под домами на мосту, но теперь только по одной и только в дневное время.