Оазисы Я развернул играющие ткани. Египет с Вавилоном мне ковры. Китай, Аннам – лучистые шары. Эллада, Троя, Крит – в огнетумане. Вот Индия, чей взор как очи лани, Созданье зимоблещущей горы. Арабия, пустынные шатры. Ниппон далекий, сад на Океане. Где творческая воля, – там мой стан. Где достиженье, – грезой там колдую. Люблю весну творяще-молодую. Расцвет цветка и звон пчелы медвян, Но правду где сполна найду людскую? Не знаю. И любуюсь. И тоскую. Речной дух
Душа Египта – ход могучий Нила, Разлив бегущий вниз от Сильсилэ. Египет – храм, взнесенный на земле, Что строила реки священной сила. Так Ганга с Джумной слившаяся вила Взнесла чертог, где Солнце на челе. Грань Зимогор, вздымаясь в лютой мгле, Копя снега, их влагой разрешила. Так Волга укачала всех славян, В былине дней разгульно-молодая, Гадая в снах и в песне пропадая. Но волжской волей, влагой Волги пьян, Дойдя туда, где Персия златая, Умеет Скиф одно: курить кальян. Кальян Дымок лазурный – ткань минутный риз Развеется, и снова греза строит. Диван с ковром цветистым дух покоит. Не вечно вверх, взгляни, душа, и вниз. Здесь соловей в веках, поет Гафиз. Гаканий спит. Саади песнь удвоит. Люби любовь. Любить печаль не стоит. Лишь в поцелуе все умы сошлись. В моих владеньях розы на просторе. В моих покоях сонмы черных глаз. Не смотрят джинны в светлый мой рассказ. Любовь и Смерть – в содружном разговоре. Одна другой дарует яркий час. Здесь розы, розы, розовое море. Верблюды Прошли караваном верблюды, качая своими тюками. Нога на широком копыте в суставе сгибалась слегка. Изящна походка верблюда. Красивы верблюды с горбами. И смотрят глаза их далеко. Глядят на людей свысока. Когда же достигнут до цели, мгновенно сгибают колени. Как будто свершают молитву с сыновьим почтеньем к земле. Недвижны в песках изваянья. На золоте красные тени. Вот выбрызнут звезды по небу, ожившие угли в золе. Редкий цветок Редкий цветок в отдаленной стране. Сердце его – голубое. Сам золотой он на стебле-струне. Весь он – как солнце слепое. Сердце его – голубое как глаз. Только лазурное око Смотрит цветочным зрачком не на нас, Недостижимо – высоко. Видит ли, чует ли, помнит ли он, Тайное все, что там было? Синий излился в него небосклон, С нами неслитая сила. А лепестки золотые, они Глаз не имеют, сияя. В них раскалились не наши огни Светят от мая до мая. Видит ли Солнце, кого оно жжет, Видит ли, что им согрето? Помнит ли птица верховный свой взлет В час, когда ночью одета? Редкий цветок из далекой страны. Ты мне понятен – в июне: Все мои мысли тогда – влюблены, Весь я душой – накануне. Обруч Опрокинутый в глубокую воронку Преисподней, Устремляя вверх из бездны напряженное лицо, Знаю, мучимый всечасно, что вольней и благородней Быть не в счастье, а в несчастье, но хранить свое кольцо. То, единое, златое, ободочек обручальный, Знак обета нерушимый, связь души моей с мечтой, Обещание немое, что не вечность – мгле печальной, Я вкруг пальца обращаю путь до Неба золотой. Я тихонько повторяю имя нежное Единой, Той, с кем слит я до рожденья, изменить кому нельзя, И прикованный к терзаньям, и застигнутый лавиной, Видя тонкий светлый обруч, знаю, к выси есть стезя. Так. Не Адом я захвачен, не отчаяньем палимый. Капли с Неба упадают в глубь Чистилища до дна. И, пройдя круги мучений, минув пламени и дымы, Я приду на праздник Солнца, просветленный, как весна. Ресницы На глаза, утомленные зреньем, опусти затененьем ресницы. Разве день пред дремотой не стелет над землею по небу зарю? Разве год пред зимой не бросает по деревьям пролет огневицы? Разве долго не кличут к раздумью – журавлей, в высоте, вереницы? Разве совесть в свой час не приникнет с восковою свечой к алтарю? Мы прошли тиховейные рощи. Мы прочли золотые страницы. Мы рассыпали нитку жемчужин. Мы сорвали цветок медуницы. Усмирись, беспокойное сердце. Я костром до утра догорю. Костры
Вы все возникали случайными, Кострами горели в лесу, И мысль, расцвеченную тайнами, О вас – через жизнь я несу. И та ли, с глазами несмелыми, Как пепел под тленьем огня, – И та ли, которая белыми Плечами пленила меня, – И та ли, что сказкой маячащей Мне снилась и снится теперь, – И та ли, что осенью плачущей В мою постучалася дверь, – И та ли, что зыбкими взорами Манила, шепча мне: «Не тронь!» – И та ли, – их много, – с которыми Я мысль опрокинул в огонь, – В плавильне единою лавою Сверкают и злато и медь, – Единственной славны мы славою, Уменьем гореть и сгореть. |
