Константин Дмитриевич Бальмонт Моё – Ей Моё – Ей Россия Моя твердыня Вседневность Солнца – моя твердыня. Настанет утро, оно взойдет. Так было древле. Так будет ныне. И тьме, и свету сужден черед. Вперед уходят все сочетанья, Хотя по кругу идет узор. Что было, было. Тут нет гаданья. Что будет, будет. Бесплоден спор. От гор высоких – густые тени. Из гроз сгущенных – повторный гром. Но есть исход нам из всех сцеплений. Есть быль, давно ей был нужен – слом. Узлом давнишним себя не мучай. Свой парус емкий – с ветрами ставь. И против ветра. И бейся с тучей. Не бойся вала. Спасайся вплавь. Ты – явь, не греза. Свой облик помни. Ты – слиток света. Умам – звено. Хотя б в глубокой каменоломне, Но взять свой мрамор тебе дано. Давно мученья. Еще минута. Еще минута. Как больно мне. Но срок короче. Слабеет пута. Твердыня ночи сгорит в огне. На дне чистилищ мы, погибая, Не погибаем, пока – хотим. Душа провидит, как та слепая, Что оком духа пронзила дым. К златым есть далям в душе оконце. Нас голубая помчит река. Я сгусток света. Я слиток Солнца. Моя твердыня во мне крепка. Она
В мгновенной прорези зарниц, В крыле перелетевшей птицы, В чуть слышном шелесте страницы, В немом лице, склоненном ниц. В глазке лазурном незабудки, В веселом всклике ямщика, Когда качель саней легка На свеже-белом первопутке, – В мерцаньи восковой свечи, Зажженной трепетной рукою, В простых словах «Христос с тобою», Струящих кроткие лучи, – В глухой ночи, в зеленоватом Рассвете, истончившем мрак, И в петухах, понявших знак, Чтоб перепеться перекатом, – В лесах, где папоротник, взвив Свой веер, манит к тайне клада, – Она одна, другой не надо, Лишь ей, Жар-Птицей, дух мой жив. И все пройдя пути морские, И все земные царства дней, Я слова не найду нежней, Чем имя звучное, Россия. Моё – Ей Приветствую тебя, старинный крепкий стих, Не мною созданный, но мною расцвеченный, Весь переплавленный огнем души влюбленной, Обрызганный росой и пеной волн морских. Ты в россыпи цветов горишь, внезапно тих, Мгновенно мчишься вдаль метелью разъяренной, И снова всходишь в высь размерною колонной, Полдневный обелиск, псалом сердец людских. Ты полон прихотей лесного аромата, Весенних щебетов и сговора зарниц. Мной пересозданный, ты весь из крыльев птиц. И рифма, завязь грез, в тебе рукой не смята. От Фета к Пушкину сверкни путем возврата И брызни вдаль дорогой огневиц. Я видел много чаровниц, Со мной гадавших о грядущем. Я по густым скитался кущам. Взглянул на много чуждых лиц В глуши неведомых станиц. Смотря украдкой из бойниц, В боях участвовал я разных. Я медлил в россыпях алмазных. Я с тем же сердцем падал ниц В огнях враждующих божниц. Я слушал шепоты черниц, Уважил все чужие храмы. Все голубые фимиамы. И птицей, выше верениц, Рассек преграды всех границ. Но, слыша острый свист синиц, Всегда лечу душой в родное. Я вновь не в осени, а в зное, И внемлю песне молодиц Над мглой серебряных криниц. Как мертвый, восстающий из гробниц, Познавший власть явиться не скелетом, А юношей, и в плоть, и в кровь одетым, Мечтающим о пламенях девиц, – Как клекот потревоженных орлиц, Пророчеством вскипевший непропетым, – Как быстрый конь, бегущий белым светом За табуном горячих кобылиц, – Я знаю, что таинственная дверца Из смерти в жизнь, из тьмы до бытия, Есть правда растворившегося Я. Поняв, что верно в лике иноверца, Пронзить свое пылающее сердце. Вскричать, чужую боль приняв: «Моя!» Игрою тонкого тканья В чужие я вникаю души. И боль в моей душе все глуше, А радость – влажный звон ручья. Власть претворения – моя. Ползет ли предо мной змея, Я пеньем ворожу над нею И в колдованьи цепенею. Свою отраву затая, Она как тень. Она моя. Земля вселенская – ничья, Она – в своей лишь литургии. Всем сердцем я в моей России. Металл расплавленный – струя. Но эта кузница – моя. В огне, задымленный, куя, Верховной волей созиданья Могу перековать страданье В венец и в пламя лезвия. Я весь – Ея. Она – моя. |
