Алексей замер, сливаясь с густой прибрежной растительностью. Сердце, вяло бившееся от усталости и голода, внезапно сжалось и заколотилось в груди. Любитель одиночной вырубки в лесу. Лесоруб. Или… кто-то другой? Преследователи, имитирующие обычного дровосека, чтобы привлечь его внимание, если он услышит звук цивилизации и решит выйти из укрытия? Паранойя, рожденная днями бегства, подбрасывала самые худшие сценарии.

Он осторожно приподнялся над травой, стараясь не качнуть ветки и не зашуршать листьями. Вглядываясь сквозь переплетение стволов и ветвей в направлении звука. В нескольких сотнях метров, сквозь лес, он видел движение. Неясные силуэты людей. Двое или трое? Топор звучал периодически, перемежаясь с мужскими голосами, говорящими о чём-то обычном, мирном. Они не разговаривали вполголоса, не таились – это был обычный рабочий разговор.

Вроде бы не преследователи. По крайней мере, они не вели себя как те профессиональные ищейки. Слишком открыто. Но это не гарантировало безопасности. Любые незнакомые люди могли представлять угрозу в этом мире. Могли донести о появлении странного, потрепанного юноши, бродящего в лесу. Могли оказаться недружелюбными или даже опасными.

И всё же… У них была еда. И, возможно, знание дорог. А он умирал от голода.

В голове Алексея развернулся внутренний диалог. Рискнуть? Показать себя? Изобразить заблудившегося охотника или крестьянского сына из дальнего хутора, который потерял дорогу? Насколько правдоподобно это будет выглядеть? Его измождённый вид, промокшая и грязная одежда, его лицо, на котором отражались дни и ночи ужаса и лишений… Это будет трудно объяснить.

Но альтернатива? Продолжать голодать в лесу? С каждым часом его силы таяли, делая возможность добраться до обитаемых мест все более призрачной. С каждым часом он становился менее способен избежать реальной опасности, будь то звери, бандиты или его ищейки, если они настигнут его в таком состоянии.

Звуки топора и голоса стихли. Видимо, они закончили работу над этим деревом и двинулись дальше. Или сделали перерыв на еду. Еда. Одна только мысль об этом вызывала головокружение.

Алексей медленно опустился на землю. Голоса становились отдалённее. Они уходили дальше в лес. Не к нему. Он остался один наедине со своим голодом и этим жестоким выбором. Подползти поближе к тому месту, где они работали, и попытаться найти что-то оставленное – остатки обеда, огрызки хлеба? Или даже рискуя быть замеченным, попытаться дождаться их ухода и подойти к месту их стоянки?

Жадное, отчаянное желание поесть перекрывало все разумные предосторожности. Голод толкал на безрассудство. Идти по их следу сейчас, пока он еще свежий – это почти гарантированно вывести на них. Но тогда он будет истощён и, возможно, не сможет оказать сопротивление или бежать.

Он отлежался еще несколько минут, позволяя телу хоть немного восстановиться, насколько это было возможно. Звуки топора и голосов становились всё слабее, пока, наконец, не затихли вовсе, растворившись в шуме леса. Видимо, они ушли работать дальше.

Это был его шанс. Возможно, единственный. Подобраться к месту их работы, быстро осмотреть его. Найти следы, по которым можно определить, что это за люди. И самое главное – поискать остатки пищи. Даже несколько сухих корочек или костей могли бы дать ему необходимую энергию.

Поднявшись, он почувствовал себя ещё слабее, чем утром. Каждый мускул дрожал от усилия. Но желание поесть, первобытное и неодолимое, толкало его вперед. Он двинулся в том направлении, откуда доносились звуки, с той же предельной осторожностью, с какой двигался последние дни. Прямо, через траву и подлесок, стараясь наступать тихо.

Путь до места, откуда доносились звуки, занял несколько минут. Чем ближе он подходил, тем сильнее становился запах… Нет, не пищи. Запах свежесрубленной древесины. Ели или сосны. Приторный, смолистый запах.

Вот оно. Небольшая просека, где было свалено несколько деревьев. Лежали тяжелые стволы, распиленные на части. Воздух был наполнен запахом опилок и смолы. Видны были четкие следы сапог на земле – глубокие отпечатки, которые могли оставить только взрослые мужчины. Рядом с одним из пней, где они, видимо, сидели, был притоптанный участок земли. И…

И ничего. Никаких остатков еды. Только оброненный кем-то большой деревянный чурбан. Никаких тряпок, никаких обрывков хлеба, никаких костей. Ничего. Лесорубы были аккуратными. Или они унесли всю свою еду с собой.

Это было разочарование настолько сильным, что почти свалило его с ног. Чувство было таким острым, таким болезненным, что заставило забыть о голоде на мгновение. Он рискнул. Он шел, тратил драгоценные силы. И не нашел ничего. Абсолютно ничего, кроме запаха срубленной древесины и чужих следов.

Голод вернулся, утроив свою силу. Он был почти в отчаянии. И тут, совершенно случайно, его взгляд упал на землю чуть дальше, среди кучи опилок. Небольшое, присыпанное хвоей, темно-коричневое пятнышко. Не похоже на опилки. Он наклонился, присмотрелся. Огрызок чего-то?

Пальцы нащупали это пятнышко. Приподняли. Обычный картофельный очисток. С тонкой коркой земли. Всего лишь один. Забытый кем-то или специально брошенный. Мелочь. Ничтожное количество еды.

Но для Алексея в этот момент этот грязный картофельный очисток был словно манна небесная. Не думая ни секунды о чистоте, он поднёс его к губам. Жевал медленно, ощущая легкий крахмальный вкус и привкус земли. Крошечное количество еды, которое всё равно что ничего для его истощенного организма, но… Оно было. Это было еда. И эта крупица питания, как бы отвратительно она ни казалась, была символом – символом того, что мир живой, что где-то есть люди, есть еда. И что ему нужно добраться до них.

Доев очисток, Алексей поднялся. Теперь ему нельзя было оставаться на этом месте слишком долго – их следы были свежие, и кто знает, когда они могут вернуться или откуда могут прийти другие люди. Ему нужно было использовать эту крошечную, жалкую подачку, чтобы двигаться дальше. На юг. Только на юг. К гибнущему миру за стенами, к людям, которых он не должен был спасать, но о которых слишком много знал. К своей невероятной судьбе. И первый, пусть и мизерный, шаг на этом пути он сделал сейчас. Найдя огрызок жизни среди чужих следов.

Картофельный очисток не утолил голода, но дал крошечный импульс, сродни щелчку переключателя в тумане сознания. Алексей снова чувствовал жжение в желудке, слабость в мышцах, но теперь к ним добавилось новое, хладнокровное ощущение. Цель.

Не время для Достоевских терзаний. Не время для бичевания. В этом мире, перед лицом Титанов и их Королей, не было места сомнениям. Здесь выживали те, кто действовал. Выживали те, кто был собран.

"Изменить. Как?" – вопрос, который он задавал себе тысячи раз в течении тех лет, что память прошлого мира становилась явью. Мир Титанов был циклом. Раз за разом одна и та же история: Элдийцы, угнетение, страх, гнев, надежда, отчаяние. Рокот Земли. Неважно, сколько было жизней – одна, тысячи. Все они служили этой циклической трагедии.

Эрен Йегер. Мальчик с горящими глазами, которого он видел в своих видениях. Тот, кто, казалось, понимал цикличность лучше всех, принял ее и подчинил своей воле. Или стал её орудием. Но для Алексея, для него, который пришел извне этого цикла, возможность изменить казалась не призраком, а требованием. Если не он, то кто? Никто не знал, как он. Никто не видел будущего, как на экране монитора.

Что означало "изменить"? Остановить Рокот? Предотвратить падение Стены Мария? Спасти невинных? Остановить марлийцев? Раскрыть правду? Слишком много, слишком глобально. Он был один, без ресурсов, без союзников. Просто бродяга с необычной физиологией и непосильным знанием.

Первоочередная цель – выжить. Без этого все остальное теряло смысл.

Вторая цель – добраться до тех, кто в будущем станут центральными фигурами этой истории. Эрен, Микаса, Армин. Именно они были в фокусе событий. Именно их действия, их решения, их судьбы формировали канву мира. Он не мог бороться с Титанами в одиночку. Но он мог быть рядом с теми, кто сражается. Мог быть их тенью. Наставником. Влиять, когда будет возможность. Предостерегать, когда представится случай. Поддерживать, когда потребуется.