Из них можно было извлечь те формальные законы и правила обработки материала, всегда вступающего в конфликт с задачей или целью обработки. Человеку всегда приходится бороться с материалом, преодолевать его.
Конструктивизм в таком смысле так же стар, как фиговый листок нашего легендарного прародителя. Это был первый материал, приспособленный человеком для удовлетворения своих моральных и эстетических потребностей.
Здесь речь идет не об этом конструктивизме. Не об элементарных правилах.
Речь идет о совокупности некоторых явлений, обнаружившихся за последнее десятилетие, и получившей уже за свою идеологическую надстройку в виде различных теорий и направлений в искусстве название – конструктивизм.
Как всякая идеология и всякое искусство, конструктивизм, именно в таком смысле, пришел позже, после того как созрели социальнокультурные его предпосылки.
Такими непосредственными предпосылками его появления на белый свет явился материальный прогресс, война и последовавшее за ней сосредоточение внимания множества людей на вопросах всяких организаций.
Смена общественных вкусов, отзвуки этого момента были родником и стимулом теоретического и литературного конструктивизма. Эти отзвуки частично явились на почве смутного ощупывания, свойственного всякой профессиональной работе, – метода, приемов превозмогания материалов.
Это был истинный конструктивизм жизни. Сознание формального достижения супа, сваренного из картофельных очисток. Это была геометрия личного бюджета в пять рублей в месяц.
Такой конструктивизм был неписаным законом жизненной хватки, правилом разрешения материальных конфликтов с наименьшими затратами и с максимальным эффектом.
Так родился современный конструктивизм (или, вернее, то, что теперь принято называть конструктивизмом).
Толмачи жизни, теоретики, поэты, художники, писатели вслед за этим использовали эти настроения и проявившийся интерес к формально-техническим достижениям. Удовлетворение этого интереса естественно было перенесено на изображение вещей, ставших любимыми современному нищему интеллигенту, жителю больших европейских городов.
В этом смысле деятели искусства разошлись на два лагеря. На формальный и материальный конструктивизм, если так можно выразиться.
Формальные конструктивисты стараются удовлетворить нашу потребность последних годов в созерцании или ощущении совершенства плана, совершенства сделанности, архитектоники или вообще конструкции – путем демонстрирования различных геометрических чертежей, скелетов «хороших» построек; затем при помощи стереометрических упражнений из фанеры, жести и других материалов, изготовлением театральных макет, так называемых конструкций, которые все должны, по своему замыслу, вынуть как бы душу, самую суть, план вещи и представить оголенной перед нами, или раздразнить профессиональное чувство фактуры.
Мясом вещи в таком случае обычно пренебрегают. А если и пользуются, то только чтобы приковать внимание современников к самой конструкции современников, внимание которых притуплено грохотами и необозримой сложностью последних десятилетий. Поэтому все такие конструкции по преимуществу плакатны. Из русских, например, таковы все многочисленные «конструктивисты-живописцы».
Этот, как мы условно его назвали, формальный конструктивизм, нашел себе отражение преимущественно в изобразительных искусствах. Первые его начинания относятся еще к довоенному кубизму, который был первым эхом удивления и восхищения людей перед конструктивным совершенством некоторых современных вещей. Кубизм был навеянным гипнозом вещной геометрии (ср. «фактурный» пикассизм).
Однако конструктивные поиски кубизма перед войной уступали первое место задаче эпатированья, шельмования размягченно-эстетствующей буржуазии.
Материальный конструктивизм, учитывая своих изголодавшихся, истосковавшихся по хорошим вещам потребителей, – провозгласил диктатуру вещи. И вещи хорошо сделанной, теплой, уютной, выгодной, потрафляющей обедневшему после войны мещанину.
И вот мы свидетели, как Эренбург – Колумб переплывает море слез, наплаканное им по случаю молитвы о России, и открывает снова Америку.
Америку с ее патентованными подтяжками, трубками Дониль, океанскими пароходами и грозной симфонией Чикаго.
Эренбург религиозен, он воздает божеские почести предмету своих верований.
И мы видим, как растревоженный русский интеллигент смиренно склоняет колени перед убедительной логикой уличного писуара.
Мы видим далее, как современный Базаров, питавшийся в 1918 г. тухлой селедкой, греясь у жестяной печки, изучивший на досуге начатки марксизма, теоретически старается укрепить дозволенным философским способом эту вещекратию, власть вещей, диктатуру голодных позывов, над всеми иными потребностями человека.
Я не оцениваю и не критикую, не привожу примеров и имен, я просто отмечаю те разветвления в «идеологических надстройках», которые возникли и возникают на современной социальной почве под общим заголовком КОНСТРУКТИВИЗМ.
Эти явления путанны и неясны, как иногда неясны для авторов их общественные корни, социальные и биологические пружины, которые, развертываясь, находят себе оформление в теоретических и эстетических творениях.
Интересно, как психология удивленного машинами окопника и послевоенного обнищавшего мещанина нашла себе преломление в искусстве, которое, часто не
умея разобраться, смешивало формальные достижения конструкций с их утилитарным значением и наоборот, впадало то в нигилизм, то в утилитаризм, то в беспредмет-ничество и т.д., называя все это конструктивизмом.
Чтобы правильно разобраться, что понимается в каждом отдельном случае под конструктивизмом, должно иметь перед собой картину всей современной культуры и уметь диалектически различать истинные материальные причины явлений и тенденций конструктивизма.
Поэтому под общим конструктивизмом мы условимся понимать «тенденцию» современности выделять и отмечать организационноконструктивные моменты в обработке всякого материала.
Вот это вынесение за скобки формального момента, как бы в качестве коэффициента, есть момент конструктивный:
Этот момент отнюдь не означает изолирование одного из множителей и не превращает конструктивизм ни в занятие формальными упражнениями ради их самих, ни сводит всего к грубо-утилитарной функции вещи.
Этот коэффициент конструктивизма раскрывается в самых различных явлениях современности.
У нас в России толчок к этому дала социальная революция, сама являющаяся первичным и основным организационным почином. Именно у нас, в Советской России, плановое, конструктивное начало составляет костяк всей общественно-культурной жизни.
От Мейерхольда до электрификации, от «советских американцев» и Лиги Времени до Госплана, от НОТа до Ленина – коэффициент конструктивизма подчеркивается, выпирается, тренируется, культивируется.
Следующим вопросом тогда явится:
Ну, а можно ли от расплывчатого определения или формулы относительно перенесения внимания масс на планы вещей дать более точную характеристику этому коэффициенту конструктивизма, как я его назвал?
Можно ли установить общехарактерные для всякого обрабатываемого материала формальные приемы, общие формальные признаки всякого конструктивизма, всякого плана: идя каковым путем человек может сказать: я конструктивист?
Да, можно.
И вот точное определение этого коэффициента плюс его общественно-социальная роль и определят целиком содержание этого термина.
О социальной природе конструктивизма я говорил. Эта природа, как мы видели, не объясняет целиком, что такое конструктивизм, хотя указывает на его родителей, склонности характера и объем значения этого слова.
Перейдя ко второй, формальной части, заметим себе следующую схему. Я сказал:
Технический прогресс, война и социальные потрясения обратили внимание людей на планы вещей. Планы отдельных вещей оказались превосходными и поучительными. Социальный план этих вещей никуда не годным. Началась его перешивка. Попутно люди искусства использовали интересы планового порядка, а также вещефильство нищеты тем, что одни сделали планы вещей материалом своей художественной деятельности, другие занялись художественной рекламой хорошо спланированных вещей, третьи, наконец – план вынесли наперед как коэффициент вещи и под углом предварительных формальных условий художественно преодолевали материал.
