При Сталине чувство коллектива часто низводилось до рефлекса стадного послушания. Оно, конечно, не только не имеет ничего общего с коммунизмом, но и противоречит ему. Мне близки нравственные муки Л.Н. Толстого. Как русский человек, я испытываю иногда потребность в слезах омыть свою душу.

Все же, какие бы изъяны я ни замечал сегодня в своей литературной работе и в своем поведении (а литературная деятельность есть то же поведение), я не хотел жить... настроениями «помятого» поколения.

Я стремился преодолеть ошибки, идти дальше. Человеческая жизнь и человеческий труд никогда не бывают напрасными. Может быть, многие статьи из написанного мною были только «времянками» на строительстве новой социалистической культуры. Но это было частью времени, как, возможно, и работа моих товарищей по жанру. И сегодня трудно определить значение и долговечность литературно-критических сооружений нашего прошлого. В умственной сфере революция не утверждает свои достижения с той наглядной очевидностью, как, допустим, в экономике или производственных отношениях. Но мой собственный опыт убеждает меня в том, что критика может существовать только как искусство мысли. Мысли всеобъемлющей, забирающейся с площадки литературы во все сферы – философию, эстетику, экономику, естествознание. Еще Белинский мечтал о необходимости «сродниться с наукой». В этом смысле завтрашние судьбы литературной критики теснейше связаны с судьбами построения коммунизма. Художественная литература будет становиться более интеллектуальной, отходить от описательности, а критика становится более художественной, будет отходить от голой идеологической педагогики. Они идут навстречу друг к другу.

Моя работа служила идее коммунистической культуры. Однако моя литературная молодость и самые зрелые годы пришлись на самый жесткий сталинский период в истории советского общества. Моя работа была частью этого времени. И так же как мы не все зачеркиваем в этом нашем прошлом, а многое, удержав, берем с собой в завтрашний день, так я лелею надежду, что нечто из сделанного мною вспомнят читатели и завтрашнего дня.

Таков мой опыт – «сын ошибок трудных» (Пушкин), который, пусть малой каплей, но вливается в огромный поток народного творчества по созданию нового мира.

Декабрь 1963

¹ Так велика инерция времен «культа», что метод, так сказать, террористической полемики и сегодня не исключен из арсенала критики. В 1954 году один член-кор. Белорусской Академии наук в печати обратился с запросом к критику Анастасьеву, отрицательно отозвавшемуся о книге ученого: «Сколько Анастасьев получил американских долларов из фонда, предназначенного для подрывной работы, «за свою рецензию». Еще через десять лет, в 1964 г., пять саратовских доцентов обвинили двух рецензентов плохой книги А. Иванова, тоже саратовского доцента, в том, что эти рецензенты прибегают к методам Берия. Времена меняются, с ними имена, но приемы (есть побольнее), увы, остаются.

КОНСТРУКТИВИЗМ и КОНСТРУКТИВИСТЫ

Статьи и литературно-критические

портреты 20-х годов

КОНСТРУКТИВИЗМ И ПОЭЗИЯ

Термин «конструктивизм» в головах многих оставляет неясное впечатление.

Для одних это – фетиш, для других – модная кукла, набитая эклектическими опилками.

Терминологическая четкость важна особенно, когда от нового слова начинаются теоретические рассуждения.

Всякий термин должен быть только заголовком фактов и идей живых, имеющих уже место. Термин лишь собирает эти факты в ладонь одного слова, облегчает ориентировку.

Горе магам, мистификаторам слов.

Поэтому необходимо сначала раскрыть основные элементы, скрывающиеся под этим заголовком. Выводы после.

Эта статья должна кроме того осветить поле зрения в поэтическом творчестве Эллия – Карла Сельвинского и Алексея Николаевича Чичерина.

Естественно, что ответ на вопрос: что такое конструктивизм, как он возник, чем питается, какова его социальная и формальная природа; затем, как конструктивизм нашел себе отражение в поэзии, – попутно явится и введением к работам конструктивистов-поэтов.

Наша задача трудна, ибо вкратце необходимо захватить все проблемы конструктивизма, а также, частично, искусства.

Конструктивизм в популярном мнении имел до сих пор место главным образом в изобразительных искусствах и живописи и отличался особой склонностью к евклидовой геометрии.

Теперь конструктивизм завоевывает новую провинцию Му-сагета – поэзию.

Какой именно конструктивизм?

Я постараюсь на этот вопрос, насколько позволяет размер статьи, ответить обстоятельнее. Тогда конструктивизм в поэзии (в работах Сельвинского и Чичерина) будет составлять ее последнюю и заклю-

чительную часть. Этот конструктивизм раскроется, как некоторый итог других, сложных и широких явлений культуры.

Основная наша задача – сперва разложить термин на его экономические, социальные и формальные слагаемые.

Итак, сначала история.

В Америке и Европе за последнюю четверть столетия скопилось слишком много машин. Чудовищная энергия перерабатывалась на фабриках в мизерные таблетки различных нитритов. Электричество было изловлено, опутано проволоками и заключено в катодные лампы.

Технический прогресс ушел очень далеко. Однако социальноэкономическая организация общества – капитализм – не был способен вместить и распределить без потрясений и конфликтов всю продукцию своей собственной цивилизации, своих фабрик, шахт, лабораторий и университетов.

Началась война, за ней социальные сдвиги, революции; началась перегруппировка людских масс, явившаяся результатом изживания себя, старого капиталистического режима, сцеплявшего человека с собственностью, толкавшего его на борьбу за территорию доллара, начиненного нитритом.

Война поставила людей в окопах лицом к лицу с совершенными машинами, с современной организацией связи, управлением движением массовых частей и т. д., и т. д.

Какой разительной оказалась дистанция между осклизлой землянкой, сбитой из бревен, и элегантным телефоном, передававшим в эту землянку звуковые волны генеральского горла.

В тылу, в больших городах, всеобщее обнищание поставило людей перед евангельской задачей накормить тремя хлебами пять тысяч человек, заставило каждого человека комбинировать, вычислять, соразмерять в борьбе за существование свои материальные средства со своими нуждами. Каждый по-своему сделался «конструктивистом». Члены европейских академий решали проблему: как продлить еще на год службу своих башмаков, богомольные старушки – как с одним куском сахара выпить три стакана чая, художники – как из окурка и жестяной банки сделать картину.

Война, конечно, не родила эту старую, как мир, задачу. Но война в многомиллионном масштабе заставила решать задачник по организации всяческого материала в соответствии с практическими це-

лями; причем не только первичного материала, как руда, камень и дерево, а всего сложного и утонченного, машинного и умственного реквизита современной культуры.

И вот понеслось тогда это слово «организация».

Что требовалось для нее?

Труд, ясность цели, знание средств, упорство и материал.

Люди стали как бы нащупывать какие-то внутренние законы преодоления всякого материала. Избиваемые пушками, люди, ненавидя их, тем не менее не могли не отдать должного великолепной конструктивной слаженности орудий. Изнуряемые фабричными машинами, люди восхищались их емкостью, простотой работоспособностью и гордым изяществом стали. Люди поняли, что их враги не эти вещи, а империалистический наводчик пушек и собственник машин, т.е. капитализм.

Надо было научиться только справляться с этими машинами. В этой учебе можно кое-что позаимствовать и у хорошо сделанной вещи. Машины косвенно вытренировывали физическую и интеллектуальную мускулатуру.