— Деревянная? — без особого интереса переспросил мужчина. — Мы столько видели ее.

— Где? — прищурилась дежурная.

— В ФРГ, Бельгии. За рубежом, в общем.

— Так вот и немцы, и бельгийцы к нам специально приезжают. У нас уникальные произведения. Они как бы смыкают две религиозные культуры — языческую и христианскую.

Мужчина взглянул на часы. Времени до назначенной им встречи оставалось в обрез, но глаза дежурной смотрели так просительно, что отказать ей не смог.

В большом двухсветном зале внимание сразу приковала белая фигура распятого Христа, помещенная на черном бархате. Тонкое и хрупкое тело, безвольно повисшая голова поражали глубочайшим трагизмом.

Женщина подошла ближе, прочитала надпись на дощечке, вскинула на спутника удивленные глаза.

— Семнадцатый век, — сказала еле слышно, чтобы не нарушить благоговейную тишину зала, в котором немногочисленные посетители невольно двигались бесшумно, как тени, и разговаривали шепотом, как в церкви во время богослужения. — Удивительное дело. Изображение явно условное, но как впечатляет!

Бог Саваоф был сделан совсем в иной манере. Он восседал в ореоле расходящихся лучей, грозный и неприступный, как языческий Зевс, и олицетворял не благочестие и мудрость, а являл собой неколебимую деспотическую власть.

И вдруг мужчина схватил свою спутницу за руку, да так сильно, что та испугалась.

— Он! — Указав глазами на сидячую раскрашенную фигуру в синем армяке, подпоясанном красным узорчатым кушаком, повторил: — Он!

Женщина снисходительно улыбнулась и все же пошла в другой конец зала.

— Ну почему ты решил? Смотри, сколько здесь сидящих Христов.

— Нет-нет, это, безусловно, он, — настаивал на своем мужчина. — Я очень хорошо запомнил его. Та же поза, то же одеяние, поднятая рука, как бы прикрывающая от света лицо, и само лицо, его выражение… Между прочим, полихромная раскрашенная скульптура, как я узнал много позже, зародилась в средневековье в Испании. Большую коллекцию ее я видел в музее города Вальядо. Умерла, значит, бабка, если отдали…

И снова женщина сказала с той милой снисходительностью, с какой говорят детям:

— Ты забываешь, что прошло уже двадцать восемь лет.

— Забываю, — согласился мужчина. — С тобой у меня время летит невозможно стремительно.

— Оно вообще летит стремительно, — приземляюще ответила женщина. — И война, кажется, совсем недавно была… Бабка… Жив ли сам Вячеслав?..

Мужчина снова взглянул на часы.

— А мы опаздываем.

Заторопились. Выйдя из музея, пошли аллеей Комсомольского проспекта, затененной разросшимися деревьями, свернули к гостинице «Прикамье».

У входа их ждал с машиной инструктор обкома партии Горячев.

Не часто случается, чтоб фамилия столь точно выражала суть человека, который ее носит. Горячеву она очень подходила, и можно было даже заподозрить, что выбрал он ее сам. И показывал он, и рассказывал с такой горячностью, что невольно заражал других. Его темпераменту можно было подивиться. Коренной потомственный пермяк, он истово любил свой город, великолепно знал его историю и с удовольствием знакомил с ним.

Прежде всего отправились на Выставку достижений народного хозяйства. Учитывая, что времени у гостей на осмотр города не так уж много, Горячев показывал лишь самое главное, самое примечательное. На стендах кабельного завода обратил внимание гостей на изолированную проволоку, что в четыре раза тоньше человеческого волоса, маслонаполненные кабели напряжением в полтора миллиона вольт и толщиной в орудийный ствол, среди экспонатов телефонного завода, монополиста в этой сфере производства, выделил новейшие модели, где вместо диска вмонтированы кнопки, связанные с миниатюрной ЭВМ. Набери номер — и, если абонент занят, аппарат будет ждать, пока он освободится, и в то же мгновение вызовет его. Потом показал авиационные двигатели для турбовинтовых лайнеров, двигатели для вертолетов, электрические двигатели большой мощности, турбобуры, краны-трубоукладчики, бензомоторные пилы для лесорубов, макеты нефтерудовозов типа «река — море», впервые в мире выпущенные судозаводом «Кама», фарфоровые изоляторы на три тысячи вольт, богатую продукцию химической промышленности.

Когда гости прониклись уважением к индустриальной мощи Перми, Горячев решил поводить их по памятным местам города. Осмотрели оперный театр, где в декабре семнадцатого года проходил Первый съезд рабочих и солдатских депутатов, провозгласивший советскую власть в Пермской губернии, постояли у памятника Владимиру Ильичу Ленину, окруженного живыми цветами, побывали у мемориального комплекса бойцам, павшим в Великую Отечественную, у памятника балтийскому матросу Павлу Хохрякову, погибшему за идеалы революции на уральской земле.

Свозил Горячев гостей и к длинноствольной пушке, вознесенной на пьедестал при въезде в Мотовилихинский район, и к знаменитому танку Т-34 у стелы, на которой схематически изображен путь Уральского танкового добровольческого корпуса от Орла до Берлина и Праги, к мемориалу у клуба завода имени Свердлова, где высечены имена всех погибших в Великую Отечественную войну рабочих завода. Никого и ничего не забыл город из своей революционной, военной и трудовой истории.

— А теперь посетим наши святые места, — провозгласил Горячев.

У перекрестка ничем не примечательных улиц старой Мотовилихи вышли из машины и в глаза тотчас бросился двухэтажный кирпичный дом, резко выделявшийся среди приземистых бревенчатых срубов.

— Здесь одиннадцатого декабря девятьсот пятого года шли баррикадные бои восставших рабочих с казаками.

Горячев показал, как и где были расположены баррикады, откуда примчались каратели, назвал тех, кто был убит, и, чтобы не утратилось ощущение связи времен, перечислил фамилии потомков восставших, до сих пор работающих на том же Мотовилихинском заводе. У некоторых рабочих династий общий трудовой стаж превысил тысячу лет.

— Обязательно приезжайте, когда откроем мемориал, — вроде бы посоветовал, а на самом деле выразил свое затаенное желание Горячев. — На диораме длиной в двадцать пять метров со скрупулезнейшей точностью будут отображены события, которые здесь происходили. А все эти улицы мы сохраним нетронутыми, как реликвию, навсегда.

Натужно урча мотором, «Волга» поднялась на высокий увал, который с давних давен называли Вышкой. Здесь 10 июля 1905 года собрались бастующие рабочие на сходку, здесь их настигла казачья сотня, здесь пролилась кровь. На это кровавое воскресенье рабочие почти всех цехов Мотовилихи ответили новой забастовкой.

Вышли из машины. Перед глазами предстал памятник, подобного которому не встретишь. На высоком постаменте сложной конфигурации серп, золотые колосья и алое знамя. Женщина подняла на Горячева непонимающие глаза.

— Серп и молот, — объяснил он. — Только молот паровой и потому такой огромный.

Довольный произведенным эффектом, Горячев горделиво улыбнулся. Этот уникальный памятник удивлял всех, кто видел его впервые, но далеко не все могли разгадать замысел создателя проекта.

— Посвящен павшим борцам революции, — продолжал Горячев. — Воздвигнут еще в двадцатом году. Представляете? В голодном двадцатом на средства рабочих. Автор проекта…

— …известный архитектор? — высказала догадку женщина.

— …безвестный чертежник Мотовилихинского завода Гомзиков.

Вечером, когда изрядно уставший Горячев прощался со своими неутомимыми гостями, он не удержался от вопроса, который неизбежно задают патриоты родных мест:

— Позвольте узнать, Светлана Константиновна и Николай Сергеевич, что вам особенно понравилось в нашем городе?

Привыкший выражать свои мысли ясно и точно, Балатьев сказал, чуть подумав:

— У него собственное лицо. Неповторимое. Ну, а главное — хорошая память на прошлое. «Это нужно не мертвым, это нужно живым…»

В Чермыз вылетели с местного аэродрома маленьким самолетом, способным взлетать с любой площадки и на любую садиться. Балатьевы не отрываясь смотрели в окно на редкие пашни, на бескрайние леса, прорезанные кое-где узкими просеками, связывавшими между собой небольшие деревеньки и выглядевшие с высоты как макеты, на путаные рукава Камы и многочисленные заливы Камского моря. От морских они отличались разве что цветом воды, слегка желтоватой. А вот большая деревня на мысу, омываемом с одной стороны морем, с другой — огромным прудом. Почти на самом конце мыса белела высокая квадратная церковь, и только по ней Балатьевы догадались, что это Чермыз. Светлана Константиновна вцепилась рукой в плечо мужа. Ее пальцы вздрагивали в такт участившимся ударам сердца.