В мае 1943 года Германский рейх потерпел еще два тяжелых поражения: 13 мая капитулировали остатки группы армий «Африка». 270 000 немецких и итальянских солдат попали в плен. За два месяца до этого гроссадмирал Денниц докладывал Гитлеру, что Тунис является «первоклассной стратегической позицией»[36]. Теперь он был полностью потерян, и можно было предвидеть вторжение союзников в Италию. Этот месяц вошел в историю немецкого флота как «черный май». При помощи тактических и технических новинок союзникам удалось добиться окончательного перелома в подводной войне. Еще в марте 1943 года немецким подводным лодкам удавалось наносить значительный ущерб торговым судам союзников в Северной Атлантике, и это были последние успехи, о которых Геббельс 2 апреля в своем дневнике сделал триумфальную запись: «Подводная война в действительности наше большое оружие, которое заставляет англичан шевелиться»[37]. Тем более удручающей была обстановка в мае, когда не только не было успехов, но и почти каждый день докладывали о потоплении немецких подводных лодок — до конца месяца в общей сложности их было потеряно 40 штук. 14 мая гроссадмирал Денниц доложил Гитлеру, что Германия находится в большом кризисе «подводной войны», поскольку «противник, применяя новые устройства обнаружения подлодок сделал подводную войну невозможной и наносит нам тяжелые потери»[38].

Перед лицом всех этих проблем и чрезвычайно напряженного положения Гитлер полагал, что имеется только одно решение: проведение военной операции. На совещании в Оберзальцберге 25 июня 1943 года он заявил Геббельсу, что текущую фазу поражений необходимо терпеливо пережить и что в течение ближайших недель и месяцев поступит новое вооружение, которое как в воздушной, так и в подводной войне будет в состоянии изменить положение в пользу Германского рейха. Решающим фронтом, подчеркнул Гитлер, является Восточный фронт. По крайней мере в марте 1943 года вермахт смог остановить советское зимнее наступление и вновь овладел Харьковом. Эта победа означала не только восстановление престижа, но и успокоила колеблющихся союзников Германии, а также послужила поводом для надежды, что в военном отношении война еще не проиграна. Генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн, главнокомандующий группой армий «Юг», 14 марта 1943 писал с некоторым облегчением своей жене: «Кажется, что нам снова удалось преодолеть кризис на Востоке, благодаря нашим успехам. Поэтому нельзя сразу думать, что все кончено, как только что-то начинает идти криво, как наверняка думают многие, сидя дома»[39].

Также и Гитлер перед лицом этого успеха полагал, что война еще не проиграна. Политический компромисс с Советским Союзом он полностью исключал. В своей речи перед рейхсляйтерами и гауляйтерами 7 мая 1943 года в качестве политической цели он даже назвал свою мечту — немецкое господство во всем мире. Йозеф Геббельс записал: «Фюрер выразил свою несгибаемую уверенность в том, что однажды Рейх будет господствовать в Европе. Нам понадобится для этого выдержать еще много боев (sic!), но они, без сомнения, приведут нас к огромным успехам. С этого момента предопределен путь к мировому господству. Кто владеет Европой, тот берет на себя и управление миром»[40]. 1 июля 1943 года, выступая перед генералами армий Восточного фронта, Гитлер повторил, что борьба на востоке для Германии является борьбой «за жизненное пространство. Без этого жизненного пространства, Германский Рейх и немецкий народ не выживут. Они должны стать гегемоном власти в Европе»[41]. Однако для Гитлера занятые области Советского Союза представляли собой не только будущее жизненное пространство для немецкого народа. Особенно важен был экономический потенциал этих областей, который следовало обратить в решающий фактор победы в войне. Прежде всего, он полагал, что без богатых залежей полезных ископаемых Донецкого бассейна, угольных районов юга Украины длительная война не может быть продолжена. Кроме того, немецкая экономика остро нуждалась в рабочей силе, которую по большей части можно было принудительно мобилизовать только на оккупированных территориях. Теперь даже при оперативном планировании военных операций нехватка рабочей силы стала играть большую роль. Если в 1941–1942 годах была допущена гибель более 2 миллионов советских военнопленных от голода, то в 1943 году задачей летнего наступления было пленение как можно большего количества солдат противника с целью восполнения дефицита рабочей силы. И наконец, восточный театр военных действий, был для немцев крайне важным еще с одной точки зрения, поскольку именно там в 1941–1942 годах находились места массовых убийств евреев, о которых с середины 1942 года поступало все больше информации в Германию. Население реагировало страхом за возмездие, который подогревался пропагандой, чтобы усилить волю к сопротивлению.

Но среди немцев страх распространялся не только из-за осознания преступности массового уничтожения евреев. Победы Красной Армии давали советским военнопленным и гражданским работникам, насильно привезенным в Германию в качестве «восточных рабочих» (Ostarbeiter), новые надежды и уверенность в победе союзников. В одном из докладов службы безопасности СС от 25 февраля 1943 года о настроениях в Германии говорилось, что вследствие изменения военной ситуации не только снизилась «дисциплина и производственная мораль» восточных рабочих; они даже начали говорить о возмездии в отношении немцев. При этом они придерживались убеждения, что Советы будут истязать и уничтожат всех немцев одним ударом после вторжения. Восточные работницы, занятые в работах по домашнему хозяйству в немецких семьях, говорили, что они «за хорошее обращение готовы посодействовать, чтобы для немецких семей была организована быстрая смерть без мучений»[42]. Страх немцев перед поражением увеличивался в течение последующих недель: в начале 1943 года, у Катыни, западнее Смоленска, были найдены тела около 4500 польских офицеров, убитых весной 1940 года советской тайной полицией. Геббельс использовал эту находку в апреле 1943 года в большой пропагандистской кампании для нагнетания страха в немецком обществе перед советскими преступлениями. При этом немцы все больше сомневались в возможности выиграть войну. Даже такие старые члены партии, как глава правительства провинции Вестфалия, Карл-Фридрих Колбов, постепенно становились пессимистами. 22 марта Колбов отметил в своем дневнике: «Теперь все зависит от того, удастся ли нам этим летом добить Россию»[43].

С учетом безвозвратных потерь в двух кампаниях на Восточном фронте в 1941 и 1942 годах, а также тяжелых поражений начала 1943 года перед немецкой стороной встал вопрос, какую стратегию на этом фронте следует и вообще возможно применить в будущем. Должен ли вермахт весной 1943 года как можно скорее приступить к наступлению, для того чтобы упредить ожидающееся советское наступление и сохранить инициативу? Здесь могло бы возникнуть преимущество в самостоятельном определении мест главных сражений. Или было бы целесообразней оставаться в обороне и выждать, пока Красная Армия начнет наступление? После отражения советского наступления, когда противник выдохнется, вермахт мог бы провести контрнаступление с выходом на новые рубежи относительно занимаемых позиций. Последнюю концепцию Манштейн и другие немецкие военные описывали как «эластичную оборону»[44]. Эту стратегию успешно применила Красная Армия в ноябре 1942 года в Сталинграде; Манштейн использовал ее в феврале — марте 1943 года, когда началось советское наступление под Харьковом и наступающие части в итоге были раздроблены и уничтожены. Именно эластичная оборона представлялось Манштейну лучшей стратегией для весны и лета 1943 года. 3 февраля 1943 года он отправил телеграмму на имя генерала Курта Цейтцлера, начальника Генштаба Сухопутных войск «для передачи фюреру» с анализом обстановки. Он предлагал «отойти в боях на южном фланге русских до линии Мелитополь — Днепропетровск, затем, опираясь на выгодные коммуникации, сначала ударить по их северному фронту, разорвав их связи между севером и югом и (под прикрытием с севера), повернув на юго-запад, прижать противника к Азовскому морю». «Для проведения этой операции, пишет