Гийон, мой отец, боялся этой силы, боялся безмерно, сильно, как боялся и кошки. Боялся, не взирая на собственные рассказы о проявленных им некогда чудесах смелости, о том, как он, бросая проклятию вызов, наводнил весь замок кошками… Вероятно, бедное животное ощущало его неприязнь, потому как видеть ее мне довелось лишь в детстве, еще в довольно нежном возрасте. Позднее же она исчезла, не показываясь на глаза ни мне, ни моему брату и не показывалась до появления в стенах замка первенца Анри — Эрика.
— Однако, мне доводилось слышать, — Анхель вновь откинулся назад, на спинку дивана, проницательно взирая на собеседника, — Что в дневнике вашего отца, мастер, была упомянута яркая неприязнь этого… животного к вам. Этот разговор состоялся еще в то время, когда я был вынужден пребывать в Нормонде, поэтому от моего слуха он не ускользнул.
Альберт негромко, бархатисто рассмеялся.
— Глупости. Старый граф всегда больше любил старшего сына, родного ребенка, нежели меня, вот и видел во всех его действиях лишь хорошее. Кошки вообще довольно редко любят маленьких детей, должен сказать вам, мой друг, ибо те обожают играть, тискать их, надоедать животным своим обществом. Анри не был исключением — любовь к кошкам передалась ему от отца и, когда в замке появился я, Аласка — так ее звали тогда — предпочла заблаговременно не приближаться ко мне, опасаясь повторения настойчивых ласк. Я полагаю ее поведение вполне естественным для кошки, однако, Гийон раздул это до масштабов катастрофы…
— Дед всегда любил тебя, — мрачный голос Луи, неожиданно вклинившийся в плавную речь мага, заставил того отвлечься от повествования, — И никогда не упоминал, что ты не родной нам, я сам узнал это от тебя, так что…
— Людовик, — мужчина нахмурился, посылая племяннику взгляд, полный предостережения, — Я бы просил тебя не вмешиваться в беседу старших и не рассуждать о том, чего не можешь понять. Я слишком хорошо знал своего отца.
Людовик, получив столь резкий и жесткий отпор, сумрачно притих и, потерев место укола, предпочел обратить внимание на погоду за окном.
— Я слишком хорошо его знал… — негромко продолжил Альберт, переводя взор на какую-то неясную точку в пространстве, — И, увы, обладал с детства довольно высокой степенью проницательности и наблюдательности. Увидеть, как относится ко мне Гийон де Нормонд не составляло труда, однако… — он улыбнулся и в улыбке этой смутно отразилась застарелая печаль, — Лет до десяти я верил, свято верил, что однажды он меня полюбит, признает меня, поймет, что я не хуже Анри. А потом услышал его беседу с мамой, где он, особенно не стесняясь в выражениях, утверждал, что я — исчадие Ада, и что, должно быть, он зря внял совету того мага, принимая решение взять меня в семью. Неплохой удар для десятилетнего мальчика, не правда ли? — маг неожиданно выпрямился и, быстро глянув поначалу на Анхеля, а затем и на Людовика, похоже, вообще не слушающего его излияний, гордо приподнял подбородок, — О, нет, не надо полагать, что я сожалею о случившемся, нет! Мне было больно и обидно, это правда, но именно это дало мне толчок расти и развиваться, жить, выбирая себе такую жизнь, какую я желаю сам, становясь тем, кем я хотел бы быть. А Анри, между тем, с возрастом все более и более склонялся на сторону отца… Когда его не стало, брат и вовсе предпринял заведомо безуспешную попытку выгнать меня из родного, не взирая ни на что, дома. Тогда он уже был в курсе моего занятия магией, начинал заниматься ею и сам, как обычно, в пику мне, и почему-то считал, что сил сделать это ему достанет… Чем все это закончилось, известно. Замок был мне нужен, Анри мешал мне, путался под ногами, как и его семья, мечтал вытолкать меня взашей, — и я вытолкал всех их. Впрочем, справедливости ради, замечу, что племянникам не передалась по наследству та неприязнь, та ненависть, что питали ко мне их отец и дед. Должен заметить, что все трое искренне любили меня, доверяли мне, за исключением, быть может, только Романа, заметившего однажды, как я подсыпал им в еду необходимые для обращения в будущем в интантеров травы. Не стану лгать, за их любовь я платил, да и, как это не странно, до сих пор плачу взаимной любовью. Именно поэтому я бы, наверное, никогда не сумел убить Эрика или Романа. Проучить, возможно, вывести из строя на время… Но не убить. Племяннику же на это сил достало, — на этих словах он помрачнел и, вздохнув, неприязненно качнул головой, — Очевидно, Эрику все же передались настроения Анри…
— Исповедь обиженного, — буркнул Людовик, не отрывая взора от окна, — Им было плевать, есть ты или нет на этом свете, Альберт, это ты явился к ним, и явился не с добрыми намерениями. Но теперь стараешься повернуть все так, словно бы это они оскорбили тебя.
Анхель, негромко вздохнув, бросил быстрый взгляд на юного мага и, вероятно не желая, чтобы собеседник его отвлекался, обращая внимание на его слова, предпочел высказаться сам.
— А что же замок? На сей раз вы утверждали, что не нуждаетесь в нем более, что ваши интересы отныне лежат в иной плоскости… Мне показалось, что вы лукавили.
— Так оно и было, — маг, старательно игнорируя выпады неблагодарного племянника, предпочел и в самом деле продолжать беседу с человеком, как он полагал, более понимающим и восприимчивым, — Я не могу отказаться от своих притязаний на замок, увы, пока не могу позволить себе этого. Место, что некогда давало силы Рейниру — магу, которого я намерен превзойти, — несомненно окажет мне пользу, помогая преуспеть в этом намерении. Кстати, ходили слухи, будто после загадочной гибели Рейнира на этом свете остались его ученики… Но свидетельств их магии я не наблюдал, признаюсь. К сожалению, браслет и кулон, даже пробыв довольно долгое время в стенах Нормонда, не получили всей силы, какая сокрыта в древних его камнях. Они нужны мне, да, безусловно, они были предназначены для меня с мига их создания, но, как по мне, к ним должен был бы прилагаться еще и замок.
— Мастер, — Анхель, выслушивающий слова собеседника с великим интересом, вновь подался вперед, облокачиваясь на собственные колени, — Ваши слова, должен признаться, увлекают меня, однако, до сей поры не объясняют самой сути этих вещей. Самой сути существа, из силы которого они были созданы… Ведь, кажется, именно кошку долгое время полагали проклятием рода де Нормонд? Так ради чего же стоило делить это проклятие надвое, зачем было создавать два предмета, или… вам это неизвестно? — взгляд светло-зеленых глаз стал пристальнее. Альберт, увлеченный своими собственными мыслями, даже не заметил этого.
— Не могу сказать, что сейчас угадать причины поступков колдуна, слывшего сумасшедшим, будет легко… Однако же, я попытаюсь. Как гласит легенда, старик, принеся кулон и браслет моему отцу, утверждал, что часть сущности кошки — ее зло, была заключена в черном камне, тогда как свет ее сокрыт в камне прозрачном. Нам отец говорил тоже самое. Видимо, этим и объяснялся его выбор при разделении предметов меж нами — полагая меня исчадием Ада, старик отдал мне «светлую» безделушку, желая уравновесить ею мои темные стороны. Любопытно то, что делить эту силу вовсе не было никакого смысла — браслет и кулон, эта извечная пара, едины, они, по сути, две части одного целого. Быть может, разделяя силу надвое, колдун надеялся снизить ее вредоносное влияние на тех, кто окажется рядом… Сила, как таковая, — маг поднял руки, делая вид, будто держит незримый шар, — Не имеет полюсов. Сила — это просто инструмент, который можно применять и во зло, и во благо. Только люди почему-то издревле уверены, что коли ты обладаешь могуществом, но употребляешь его на благо себе, а не им, значит, ты плохой, значит, ты зло, которое было бы желательно уничтожить. Человечеству свойственно вешать ярлыки на все, увиденное ими… Но я отвлекся. Итак, сила, заключенная в теле кошки, умело впитывающей в себя ту мощь, которой наделены стены Нормонда, была долгое время едина. Рейнир, покуда был жив, сдерживал ее, поглощал сам, делая из кошки нечто вроде передатчика, сосуда, из которого пил, но, когда его не стало, сдерживать этот огромный поток могущества стало некому и он, переполнив сосуд, стал выплескиваться наружу. Тогда-то и обрушились на семейство де Нормонд все эти несчастья, тогда-то и стали погибать маленькие хозяева кошки… Это можно сравнить с рекой. Ведь в сущности она не может быть признана доброй или злой, плохой или хорошей, ее не могут волновать судьбы мироздания, ибо она просто есть, она просто существует, несет свои воды в одном направлении, никогда не обращаясь вспять. Однако, стоит берегам ее сойтись, становясь у́же, как река обращается стремительным, сметающим все потоком, разрушающим и несущим погибель всему живому на своем пути. Нередко такие стремнины обрываются водопадом, ревущей и пугающей массой воды, что ниспадает вниз, разбиваясь о скалы. И кажется тогда, что он таит угрозу, что целью его является лишь уничтожение… Но ведь самая суть воды не изменилась. Она все еще нейтральна, и дальше, если не повстречает новых порогов, продолжит свой бег также спокойно.
