А вот что пишет писатель из Мордоворотской области: "Я в своей трилогии "Рабочая смена" показал перековку сталеваров посредством бесплатного труда в выходные и праздничные дни, раскрыл способы формовки нового человека, создал, можно сказать, учебник жизни, бери его в руки и шуруй, а что мне за это? Повсеместные насмешки, критика, надругательства такие, что жизни не стало. Вот до чего довела честного писателя так называемая демократизация и гласность. Всякому волю дали болтать. Раньше меня в президиум сажали, а сейчас как появлюсь в присутственном месте, так сразу кричат: "Графоман идет!" Когда вытаскивать страну, можно сказать, из беды, тогда Достоевченко (это мой псевдоним) был писателем, а теперь, когда общий бардак пошел, так уже графоман. Мне-то еще ничего, а вот мой друг, он, конечно, никогда ничего не писал, но писательский билет имеет, чего греха таить, я, когда был секретарем вместе с Закопайлом, устроил ему прохождение в Союз, взносы он платит аккуратно, в стенную печать статьи пишет, — так вот, за него взялись, выкинуть хотят из Союза, а основная причина состоит в том, что он, будучи сотрудником органов, справедливо подверг критике и дальнейшей изоляции в колонии строгого режима писателей Бимкина и, Шувахера, которые теперь после отсидки и после пребывания в капстранах вернулись в наш Союз, печатаются у своих евреев и травят почем зря таких честных граждан, каким является мой друг Заебнев (это его настоящая фамилия). Так вот, мы и решили с другом, чем прозябать в столице, лучше строить новую жизнь на широких просторах нашей необъятной Родины. С уважением и надеждой на скорую встречу Достоевченко".

И еще один отрывочек из письма я вам зачитаю. Пишет комсомолец Нарообразов: "Так как мне эта серая жизнь вот где стоит, прошу определить меня в утопический эксперимент, где я хоть пользу сослужу будущим поколениям. А что касается состава преступлений, то я хоть и хожу чистым, а всю жизнь ворую у государства, правда, что у нас никогда не называется воровством".

— Ну и как вы считаете, их примут в колонию? — задал вопрос Манекин.

— Пробивать придется, — ответил Никулин. — У нас все приходится пробивать. Во всяком случае, нужно помочь ребятам.

— Надо бы поаккуратнее с рекламированием опыта, — сказал Манекин. — А то ведь народ повалит. На корню скомпрометируют идею. Уже и у нас в институте зашебуршились. Если путевки поступят, то следует жеребьевку строгую ввести и, конечно же, состав преступлений заранее готовить.

— Чего-чего, а с составом у нас все в порядке обстоит, — это Нина Ивановна заметила. — Вот женщинам как быть? Опять дискриминируется слабый пол.

— Ничего подобного, — ответил Канистров. — Женщин будут принимать на поселение, они по спецобслуживанию будут проходить. Так что не волнуйтесь.

Эдуард Дмитриевич Вселенский — фат. Успех у женщин до двадцати трех баснословный, любит рубашки из шелка, батиста и крепдешина, вместо галстука — бабочка в мелкий горошек, пиджаки с искрой, не какие-нибудь из сукна, а из тончайшей шерсти, особо следит за каблуками, никакой преждевременной скошенности и никаких набоек, употребляет словечки на английском и французском, однако словечки не избитые, не какое-нибудь "се ля ви" или "окей", а что-нибудь малоизвестное: крейзи, мон плезир, комильфо.

Эдуард Дмитриевич Вселенский выше всего ценит в людях вкус. Вкус во всем: в одежде, в манерах, в искусстве, в отношениях с людьми, в науке. Предпочитает вкус с некоторым загибом, вывертом, но чтобы оригинальность била ключом. И доклад его по колонии 6515 дробь семнадцать был настолько неожиданным, настолько ошеломительным, что мы все поразились его находчивости, смелости и самобытности. Он сумел увидеть то, что мы не увидели в Зарубе, хотя то, что он увидел, лежало на поверхности.

— Если уж искать нового человека, — так начал свой рассказ Вселенский, — так надо искать его в самом Зарубе. Вот вам живая модель нового человека недалекого будущего. Ему, правда, недостает вкуса и некоторой элегантности, но это вполне объяснимо поскольку в нем сейчас превалирует природное, то есть экологическое начало. Личность Зарубы требует особого анализа. И эта проблема ждет своих исследователей. Я же остановлюсь на, казалось бы, микроскопическом явлении, которое поразило меня своей глубиной и оригинальностью.

Речь пойдет о татуировках заключенных. Мне удалось познакомиться с обстоятельным научным трудом Зарубы, который сразу меня привлек своим необычным названием: "Татуировки как система ценностных ориентации личности осужденного в условиях тотального обновления общества". Должен вам сказать, что этот труд не является отвлеченным бессодержательным трепом, чем так грешат научные труды начинающих провинциальных исследователей. Этот труд Зарубы — сама жизнь, ибо здесь изучаются символы и установки реальных лиц, которые отбывали и отбывают срок в этой колонии.

Я слушал Вселенского и вспоминал то, как мне иной раз стыдно было рассматривать татуировки заключенных. Когда я бывал в бане, невольно бросал взгляд на то, как разукрашено огромное тело того же Багамюка, но присматриваться к его наколкам мне было просто стыдно. Больше того, я старался как можно быстрее прошмыгнуть мимо Рога Зоны и вообще не задерживался в бане больше того минимума времени, который необходим для поспешного мытья. Вселенский же сумел не только разглядеть наколки Багамюка, но и сфотографировал их, а теперь показывал снимки членам нашей лаборатории.

— Начнем с его могучей спины, — говорил Вселенский. — На двух лопатках вы видите изображение двух туров, вступивших в беспощадное единоборство. Это момент судьбы самого Багамюка, который в единоборстве с неформальным лидером по кличке Косяк оказался победителем и об этом знали не только в колонии, но и далеко за ее пределами. На груди у Багамюка, главы Сучьего Парламента — так именуется собрание актива заключенных, — огромный воровской крест с распятой женщиной. Это знак вора в законе. Внизу змеи, черепа, карты, вино — это означает мысль: "Все в мире тленно". На животе, — взгляните на эту фотографию, — так сказать, поясной девиз: "Коммунизм — дорога в никуда". Это всего-навсего часть татуировок председателя Совета коллектива, порвавшего со старым, преступным миром, с мирскими традициями, вступившего в борьбу за новую, светлую жизнь. Нет, Багамюк не "ссучился", простите меня, женщины, за употребление столь неожиданного для нашей науки термина. Он сумел приподняться над своим кланом, как подлинный революционер стал бороться за новое, гармоническое общество. Да, если хотите, его сейчас можно сравнить с героями гражданской войны, с руководителями и организаторами Октябрьской революции. Его можно сравнить с такими персонажами нашей истории, как батька Махно, Котовский, Сталин, Дыбенко, Пархоменко, Щорс.

Но вернемся к предмету нашего разговора. Должен вам сообщить, что все наколочки, или, как называют их зеки, "перточки", имеют огромный социально-психологический смысл, ибо в них сконцентрирована жизненная философия уголовника. Причем каждый осужденный, нанесший татуировку на свое тело, отвечает за ее содержание. Если человек, скажем, выколол на своем драгоценном теле трефовый крест, череп или церковь, а отбывает срок не по воровским статьям, то он несет за это строжайшую ответственность, а его разоблачение может грозить ему даже лишением жизни. Если уголовник изобразил на своем предплечье голову кота, то он всегда занимался и будет заниматься грабежом и разбоем. Если на груди человека красуется орел с распростертыми крыльями и с чемоданом в клюве, то такой человек склонен к побегам и непременно сделает попытку расписаться на заборе[61], то есть самовольно покинуть колонию. — Вселенский окинул взглядом слушавших и, глядя в сторону женщин, с улыбкой сказал: — Ну а если вам когда-нибудь придется близко сойтись с человеком, на спине которого будет изображен гладиатор, остерегайтесь такого кавалера, ибо его наколка свидетельствует о том, что ее владелец склонен к садизму: он в одно прекрасное время может приставить к вашей нежной шее какую-нибудь заточку или литовку, нож и медленно начнет лезвием водить по вашей коже, причиняя вам страдания.