Многие, если не все, преступления можно простить человеку, писала Люба, кроме изнасилования несовершеннолетних. Сделала для тебя выписку из журнала "Вопросы истории" № 7 за 1989 год: "Во время Туруханской ссылки Коба изнасиловал 13-летнюю дочь хозяина избы, у которого квартировал. По жалобе отца жандармы возбудили уголовное дело. Пришлось Иосифу Джугашвили дать обязательство повенчаться с пострадавшей. Первый ребенок родился мертвым, потом появился на свет мальчик. Позднее он воспитывался и работал в Москве. Документы по этому делу на заседании Политбюро в 1962 г. зачитал И. Серов".

Я была на лекции некоего генерала Микадзе. Отпетый авторитарист, а теперь, пользуясь демократией, ратует за перестройку на основе сталинизма. Что мне бросилось в глаза в твоих исторических выступлениях? Это некоторая общепринятая неприязнь к бедному Дон Кихоту революции Льву Троцкому. Ты смеешься? А напрасно. Дон Кихот даже в своих сумасшедших глупостях всегда был прав. И никогда не защищал своей правоты. Он дрался за высшие добродетели, но никогда не защищал себя лично. Может, Троцкий и не таков. Но он беззащитен, как идальго. Он честнее своих товарищей и по крови и по партии! Перед своим самоубийством честнейший человек, революционер Адольф Абрамович Иоффе, — а это случилось 16 ноября 1927 года, кстати, Аллилуева Надежда Сергеевна пришла проститься с ним, чем вызвала гнев своего чумового мужа, — так вот, в своем последнем письме Иоффе писал: "Перед смертью не лгут, и я еще раз повторяю вам это теперь, Лев Давидович, вы часто отказывались от собственной правоты в угоду переоцениваемому вами соглашению, компромиссу. Это ошибка. Повторяю, политически вы всегда были правы. Вы правы, но залог вашей правоты — именно в максимальной неуступчивости, в строжайшей прямолинейности, в полном отсутствии всяких компромиссов, точно так, как в этом всегда был успех побед Ильича. Это я много раз хотел вам сказать, но решил теперь, на прощание…"

Ты считаешь меня недоросшей делать широкие политические обобщения. Может быть, это и так. Но я не могу выносить напрасных обвинений. Не выношу гнусностей. Этому, кстати, у тебя научилась. И я хочу спросить у тебя: кому больше всего доверял Ленин в самые трудные минуты своей жизни? Ему, Троцкому.

А теперь посмотрим на его главные дела. Может быть, предал он революцию, когда захватил власть и преподнес ее явившимся из укрытия лидерам, тому же Ленину, Каменеву и Зиновьеву, Сталину и Дзержинскому, Бухарину и всем остальным? Или предал, когда за один год создал Красную Армию и пять лет одерживал победы, чем обеспечил создание нового государства? На свою голову, правда, но это другой вопрос. А вот еще исторический факт. В девятнадцатом году транспорт вышел из строя. Ленин обратился к Троцкому с просьбой взять на себя руководство транспортом и попытаться поднять его при помощи исключительных мер. Весной 1920 года транспорт вышел из паралича. Троцкий как-то заметил, что клевета становится силой только в том случае, если отвечает какой-то исторической потребности. В России клевета заменила гильотину. Что-то сдвинулось, рассуждал Троцкий, если клевета находит такой грандиозный сбыт. И он спрашивает: "Откуда взялось обвинение Троцкого в стремлении ограбить мужика, обокрасть русскую культуру, уничтожить ее ценности? Откуда эта злобная травля Марксовой идеи перманентной революции? Откуда это национальное самохвальство, обещающее построить свой собственный русский социализм? Какие слои предъявили спрос на эту реакционную теорию?" Я бы не стала на эти вопросы отвечать, если б они и по сей день не были актуальными. Беру статью Троцкого "О наших новых задачах" (ГИЗ, 1926). Выясняю, за что же Троцкого считали двурушником, шпионом, врагом народа. Передо мною работа официального идеолога того времени Емельяна Ярославского. Это книга "За последней чертой" (ГИЗ, 1930). Сталинист Ярославский критикует Троцкого: "Итак, новые задачи, — а Троцкий считал, что эти новые задачи поставлены правильно, — требовали, по мнению Троцкого, "расширения рамок для товарно-капиталистических отношений в деревне", допущения в деревне капитала, который мы прежде называли кулацким, а теперь вернее было бы назвать фермерским капиталом". Итак, по мнению Троцкого, — продолжает острить Ярославский, — кулака не надо называть кулаком. Для чего же Троцкий считал необходимым предоставить кулаку обогащаться?" — спрашивает Ярославский, и следует ответ Троцкого: "Если мы спросим себя, почему мы оказались вынужденными дать возможность развиваться именно фермерскому капиталистическому хозяйству, то ответ будет простой: для того, чтобы развивались производительные силы в деревне… Пока мы не можем дать деревне высокой техники, у нас есть две возможности: либо применить в деревне методы военного коммунизма и задержать там развитие производительных сил, что привело бы к сужению рынка и тем самым к задержке производительных сил в промышленности, либо до тех пор, пока мы не можем средствами нашей промышленности коллективизировать сельское хозяйство, мы должны допустить там развитие производительных сил хотя бы при помощи капиталистических методов. В этом сущность нынешнего периода в нашей политике".

Итак, четко сформулированы два пути. Сталин выбрал первый путь. Как шавки поддержали его собачьим дружным лаем Бухарин, Зиновьев, Каменев и другие профессиональные партийные интриганы. Пошли по первому пути и оставили страну без хлеба, погубили миллионы граждан своей страны. Я часто слышу, как, сравнивая Троцкого и Сталина, многие делают вывод: дескать, оба были хороши. А разница все же существенная — один был поумнее да подальновиднее, а другой поковарнее да поглупее. Любопытно, что Троцкий выделил две отрицательные черты у Сталина: непримиримая зависть и леность. Я сначала не согласилась, а потом почитала и увидела, что этот человек был просто чудовищем: каждый вечер бражничать! Пьянствовать до утра, обсуждать еженощно, кого еще убить, а потом до двух спать и начинать все сначала! И так годы! И это считалось напряженной работой.

Сейчас, по-моему, все убеждены в том, что путь, который обозначил Троцкий, привел бы нашу страну к изобилию, а не к полному разорению".

Я читал письмо Любы, и по моим щекам текли горячие слезы. Хотелось крикнуть ей: "Не лезь ты в эту кашу! Не лезь! Достаточно того, что я влез и, должно быть, погибну, так и не повидав тебя…" — Отчего же, — раздался все тот же писклявый голос из угла моей комнаты. — Повернуть назад никогда не поздно… Брось все, покайся и переходи в полный крысизм. У нас всем место найдется, и верующим, и неверующим, стукачам и алкоголикам, мусульманам и сионистам, православным и католикам. Крысизм — новое знамя, которое соединяет в себе все — от детских машин до гигантских игрушек. Кумекаешь?

Я не удержался, швырнул в угол подвернувшуюся под руки толстенную книгу. Кажется, это был "Философский словарь".

Я — дитя нечистот. Потому и нашли меня эти новоявленные неогомосапиенсы, то бишь крысоиды. Деклассированный — это слишком громко для меня и моих коллег. Я — дитя паразитарной системы. Потому и не могу не лгать. Я обрадовался тому, что на всей системе отчетности сидел Никулин: у него всегда все сойдется. Он служит еще по совместительству в какой-то организации, иначе откуда брать деньги на выпивку. А в той организации, в которой он служит, там, говорят, этого лавья невпроворот. Бабки, башли, хрусты, дензнаки — это чего у меня никогда не будет. А у Никулина слава богу! Откуда? Провел наши рекомендации через два совета и две коллегии. Хвалили. А как же? Работаем с гарантией. Качество. Никулин вставляет в это словечко еще и буковку "к". Для пошлости. Если я — дитя нечистот, то Никулин — дитя пошлости. Нечистоты — это то, что остается от отбросов. Я вижу только один путь своего очищения. Схима Не знаю что это такое. Но чувствую. Лес. Река. Вскопал грядку. Что-то посеял. Вспахал, прошу прощения, скосил. "Скосить" — это на блатном жаргоне означает вроде как достать больничный лист, точнее, "косануть". Хорошо бы на больничный годика на три. Не видеть никого. Лежать. И все. Снова паразитарное мышление. Все памороки забиты. Гниль, А это словечко на жаргоне имеет смысл — хорошо осведомленный человек.