— …Но в силу обстоятельств оказавшегося, — продолжал другой философ, чью фамилию Заруба не запомнил, — способным лишь через физическую боль иглоукалывания проникнуться величием найденной экзистенции. Постигая основную доктрину своей личности через единство "Я-концепции" и "Я-образа", субъект обретает свою свободу, номинально и самостоятельно зачисляя себя в разряд сделавших выбор главных ценностей, среди которых на первом месте: родство с матерью, свобода и соборная святость. Заметьте, заключенный как бы "прозревает" свою экзистенцию, то есть татуировку, постоянно ощущая как корень своего существа именно в пограничных ситуациях борьбы, страдания, смерти. Не случайно рядом с названными тезисами нередко можно обнаружить татуировки с изображением могил, крестов, утверждений пессимистического толка, типа "Нет счастья в жизни!".

Снова раздался тогда хохот. А Заруба, несмотря на философское скоморошество, хорошо запомнил имена произнесенных философов: Шпенглер, Камю, Кьеркегор, Ясперс, Бердяев, Хайдеггер, и многих других, о которых знал лишь в плане критики и к которым непременно решил обратиться. В этом решении он укрепился, когда после трапезы к нему подошел невзрачный седой человечек — такими становились люди после третьего или четвертого года пребывания в колонии, Заруба всегда угадывал в людях могучий лагерный отпечаток, когда в человеческом облике появляется смесь нерешительности, страдания и щемящей тоски, соединенных с унижением и добротой. Этот человек сказал:

— Вы поставили проблему на редкость глубокую, жизненно важную и необыкновенно дерзкую. Проблема родства человеческих состояний — это проблема номер один.

Заруба оттолкнул седенького человечка, он решил, что и этот, должно быть, сидевший в колонии человечек тоже решил под занавес посмеяться над практиком. Заруба даже проскрипел зубами, что на его лесоповальном сумеречном жаргоне означало не иначе как: "Ну попадешься ты мне, падла, в колонии 6515 дробь семнадцать, я из тебя выпотрошу последние мозги, сучья твоя душа, как сказал бы Багамюк…"

Приехав домой, Заруба с яростью, свойственной его цельной натуре, накинулся на литературу и энциклопедические справочники, пытаясь проникнуть в загадку человеческих слов, категорий, определений. Читал даже враждебную марксизму литературу, впрочем, ее стало так много издаваться и так хорошо о ней писали, что Заруба не мог понять, почему же эту литературу, где так хорошо рассказывается о психологии человека, надо называть враждебной. Он обрадовался своим мыслям, когда у некоторых авторов встретил замечания о том, что экзистенциализм глубок, потому что вскрывает пессимизм и неотвратимую гибель буржуазного мира. И тут же в его сознании возник целый фейерверк его собственных открытий: он, Заруба, тоже имеет дело с пессимистическими образованиями, и задача будет состоять в том, чтобы силой организации перевести все существующее бытие на оптимистические рельсы! Ведь именно об этом говорили основоположники: философы лишь объясняли мир, а задача состоит в том, чтобы изменить его. И основа этих перемен в создании новой системы родственных связей в коллективе. Тогда-то он и решил назвать свое учение маколлизмом. Господи, что было тогда, когда Заруба сделал свое открытие! Он плясал по комнате, обнимал жену, — тогда она еще не ушла от него, — готов был расцеловать всех своих сослуживцев и даже пожал руки нескольким заключенным, что было высшим нарушением режима и правил общения. С удвоенной энергией Заруба стал вкладывать в развитие коллектива, нет, не просто силы и знания, а душу. В нем вспыхивало то сокровенное чувство, которое рождало царство справедливости. Эти слова основоположников особенно часто повторял Заруба. Это "царство" — он знал и Вернадского! — вело к оздоровляющей атмосфере труда, необъяснимого творческого единения живых человеческих судеб. В свое время он был рекомендован в аспирантуру по сложным проблемам управления коллективной деятельностью в экстремальных условиях, часть его реферата была опубликована в том же журнале "К новой жизни", ему вручили грамоту министра с пожеланием заняться наукой. Но Заруба отпросился на практическую работу, ибо только единичный опыт, считал он, совершенный в своих организационно-педагогических структурах, может привести к развитию всеобщей практики.

В слове "колония" Заруба ощущал, может быть, некоторый пророческий смысл. Знаменитый автор педагогической поэмы, как известно, мечтал о гигантском размахе, о создании этаких мощных комплексов-конгломератов. Ему чудились "колониальные гиганты" с единым центром управления и самоуправления, со всеми этими его ближними, средними и дальними перспективами. Идею мощного комплекса теперь вынашивал и Заруба: в нем он видел не только эффективность, но и главное условие оздоровления "человеческого фактора" — среды. Иногда он вроде как бы спохватывался: что же будет, если вся страна будет покрыта этими мощными комплексами! Но тут же успокаивал себя. Будет порядок! Колониальный комплекс способен, как живой организм, видоизменяться, способен обретать ту естественную форму живого бытия, которая может быть обусловлена региональными или национальными особенностями. Скажем, в Средней Азии эти трудовые комплексы должны быть окрашены трудовыми и религиозными традициями прошлого, а в России эта комплексность приобретает иную окраску: давняя тоска по праведничеству соединится, наконец, с великим русским размахом. На вольных просторах созреет невиданный еще новый синтез творчества и исполнительства. Кроме того, комплексы могут быть разновозрастными, семья, например, или клубные объединения по месту жительства. Комплексы могут строиться и на производственной основе. Сейчас важно не это, главное то, что начато было Макаренко, а начато было именно в рамках Наркомата внутренних дел — строительство новой системы развития человеческих отношений. Впрочем, так далеко Заруба пока что не заходил. Да и времени не было: все силы уходили у него на создание дееспособного гармонического воспитания. С недавних пор он основательно задумался над словом "гармоническое". Оно стало некой живительной прибавкой к термину "колония".

Под гармоническим он понимал единство всех деятельностей и, разумеется, всех трудовых обязанностей. Причем самое главное, считал он, чтобы все эти виды деятельности осуществлялись в коллективе. Он разделял точку зрения известных психологов — Леонтьева, Гальперина, Давыдова, Колтуновского, Надоева, Шапорина, твердивших на все лады, что труд создал человека, а разносторонняя деятельность — гармонические начала личности. Однажды, разговорившись со своим другом, опером Ореховым, Заруба, почесывая затылок, сказал:

— Мне бы их сюда, этих теоретиков! Эх, Петька, какую бы мы теорию с тобой расписали бы!

Орехов выпил рюмку чистейшего спирта. Крякнул и сказал:

— Можно попробовать.

— Что попробовать, дубина ты стоеросовая?

— Ну этих, теоретиков. Тебе точнее кто нужен-то?

— Как это?

— Ну по какой ученой части тебе народ нужен? Философы, или психологи, или еще какие-нибудь педиатры?

— Ты серьезно?

— На сто процентов не ручаюсь, но могу заверить, что на восемьдесят процентов я твою программу обеспечу. Будут у тебя к новому году и философы, и психологи, и системщики, и кандидаты в доктора, и еще какая-нибудь шушара…

Вот так я и попал к Зарубе. Да и не только я. К Зарубе потихоньку прибывали экономисты, идеологические работники, физиологи, кибернетики, управленцы и даже годографы.

Ко мне с первых дней моего пребывания в колонии Заруба отнесся настороженно, ибо я им рассматривался не только как враждебный социальный элемент, с которым ему, Зарубе, предстояло немало поработать, но и как некий субъект, способный принести ущерб заложенной им с таким вдохновением воспитательной системе. Поэтому, наверное, исходя из чисто профилактических предосторожностей, он в отношениях со мной взял курс на прямое и открытое уничтожение всего того, что было нажито мною: моих исканий в той сфере, в которой работал теперь Заруба, моего прежнего исследовательского опыта в области психологии отношений, философской и социально-педагогической эрудиции. Он довольно оскорбительными средствами дал мне понять, что система уже создана, причем создана на благо мне в том числе, и что я за это должен только благодарить его, Зарубу, за то, что я попал в эту систему, где мне гарантируется свободный труд, защищенность и творческо-созидательное развитие в коллективе. И вот здесь-то я и расскажу о моем первом конфликте с Зарубой.