Герард покачал головой:

— Почему-то кажется, сейчас меня будут всячески нахваливать. Эледа, главное — помни: я не настолько хорош, насколько она будет расписывать.

Грета махнула рукой и изобразила грозность.

— Если сейчас же не принесешь нам чаю, будешь совсем нехорош, — а сама вновь повернулась к Эледе. — Он всё вам расскажет. Если он нас познакомил, значит, он безгранично вам доверяет. Такими матерями, как я, обычно не хвалятся и уж точно о них мало кому рассказывают. Милая, вы просто знайте: он чудесный. Боже, как я счастлива…

Она снова несколько раз моргнула.

— Ваша семья очень влиятельна, я читала. Ведь ваш отец — управляющий сотыми секторами, если я ничего не путаю? А у матери свой модный дом?

Эледа улыбнулась:

— Вы не путаете.

— Просмотр новостей и чтение статей информагентств позволяет хотя бы частично быть в курсе происходящего в корпорации, — виновато ответила Грета. — Я ведь никуда не выхожу.

Он задумчиво погладила белоснежную скатерть:

— Этот дом, охрана, сиделка… Иногда мне кажется, я — камень на шее Герарда. Если бы я не видела, как он счастлив всякий раз, когда сюда приезжает, то решила бы, что зря копчу небо. Дорогая, — женщина осторожно взяла ладонь Эледы в свою — прохладную, сухую и морщинистую, — вы его обязательно полюбите. Он замечательный. Особенный. Наверное, так каждая мать говорит про своего ребенка… Но мне теперь гораздо спокойнее уходить, зная, что он не один. Я очень переживала, что не успею…

— Дамы, хватит сплетничать, — Герард вошел в столовую и водрузил на стол блюдо с пирогом.

Остальные хлопоты взяла на себя появившаяся следом женщина средних лет, крепкая и уверенная. Она подала чай, с особым вниманием относясь к хозяйке дома и ее удобству.

Эледа чувствовала себя несколько обескураженной. Ей оставалось только гадать, что говорить и как себя вести. Грета держалась очень искренне и тепло. С абсолютно незнакомым ей человеком! Это было непривычно. Как и поведение Герарда, который, обычно такой собранный, разве только не мурлыкал в обществе матери. Эледа понимала: нужно, наверное, и ей немного раскрепоститься, но никак не могла оправиться от шока, а потому больше улыбалась и пила чай, изредка вставляя краткие реплики, когда Герард или Грета вовлекали ее в беседу.

Грета, к слову, была совсем не глупа и умела держаться. Она не ставила себя ровней Эледе и даже не ставила себя ровней Герарду, хотя по отношению к ней он вел себя так нежно и предупредительно, что оставалось только удивляться. В какой-то миг мисс Ховерс поняла: ей нравится рядом с этими двумя. При этом она не чувствовала себя лишней или неуместной. Ей доставалось достаточно тепла и внимания от обоих. Мало того, начало казаться, будто она знакома с Гретой чуть ли не всю свою жизнь.

К сожалению, скоро сделалось заметно, что хозяйка дома утомилась. Она стала терять нить беседы, взгляд потускнел. Грета разговаривала уже без прежней бойкости. Эледа видела — эта перемена в матери вызывает у Герарда молчаливую горечь. Он опять поцеловал Грете руки, та погладила его, как ребенка, по голове, а потом сильная и надежная Лили увела мисс Шлоссер отдыхать.

В столовой сразу стало пусто.

— Извини, — сказал Герард, провожая мать взглядом, — она быстро устает. Возраст уже очень почтенный.

— Сколько ей? — спросила Эледа.

— Семьдесят семь.

— Герард, — Эледа была удивлена, — почему ты до сих пор не устроил ей омоложение? Не в деньгах же дело.

— Не в них. Просто омоложения она не переживёт, — он вздохнул. — Я могу устроить ее лишь в одну клинику — принадлежащую нашей семье. И об этом немедленно станет известно Ханне. А Ханна её ненавидит.

Собеседница задумалась:

— Как много людей вообще знают о ее существовании?

— Ханна. Дитрих. Может, братья, но сомневаюсь. Ханна и Дитрих тоже не любят ворошить эту историю.

Эледа молчала, поэтому Герард продолжил:

— Она — моя суррогатная мать. Занятость и скупость моих родителей привели к тому, что когда они решили обзавестись третьим ребенком, то не нашли времени, чтобы пойти естественным путем. Поэтому воспользовались услугами суррогатного материнства. Грету выбрали за немецкие корни. Потому что великую честь носить в себе биоматериал Клейнов могла получить исключительно женщина правильного происхождения. Потом, когда я родился, ее из соображений экономии и выгоды оставили уже на правах няньки. Кормление грудью, уход за младенцем — лучше доверить той, кто этого ребенка произвела на свет. Инстинкты ведь никуда не денешь. Пусть ухаживает и оберегает, она точно будет делать это с истинным рвением. Но когда спустя шесть лет Ханна, наконец, вспомнила о том, что ей родили сына, моя привязанность к Грете «развилась непозволительно сильно». По какой-то «необъяснимой прихоти» я любил суррогатку из низших, а родную мать боялся, даже не всегда узнавал. Было сочтено, что Грета меня слишком избаловала и испортила. Поэтому ее выгнали. Без выходного пособия и рекомендаций, с понижением в статусе до сотрудницы-десять. Если бы могли, наверное, и не-сотрудницей сделали, но даже у Клейнов все-таки есть предел возможностей… Мне же Ханна сказала, что Грета у нас больше не работает, что она получила большой расчет и, счастливая, вернулась к своим родным деткам, которых очень любит и по которым очень соскучилась. Ну, а я был отправлен на перевоспитание в интернат. Через два года Грете невероятными ухищрениями удалось устроиться в тот же интернат клинером. Она два года искала меня и все-таки нашла. С ее возможностями это было просто чудо. Я до сих пор не знаю, чего ей это стоило. В интернат она устроилась на самую низкооплачиваемую работу. Благодарное семейство Клейнов не оставило ей шансов на что-то другое. И, знаешь, я ее сразу узнал, как только увидел. Два года прошло, но узнал. А она узнала меня, хотя я подрос и все-таки здорово изменился. Полгода даже в том поганище, — это слово заметно выпадало из обычно чистой и правильной речи Герарда, — мне было так хорошо… Но потом она снова исчезла. И снова без следа, без объяснений, без прощаний. Мне было восемь. Но даже в этом возрасте я понял, что исчезновение — дело рук Ханны и Дитриха. Тогда я задумался, кем надо стать, чтобы они утратили возможность портить мне жизнь и чтобы я мог отыскать маму. Такой вот ускоренный курс профориентации. В итоге решил стать СБшником и найти Грету. Как видишь, стал. И нашел.

Мисс Ховерс потрясенно слушала, а потом сказала:

— Теперь некоторые пункты нашего брачного договора стали мне понятны. Как давно ты ее отыскал?

— Девять лет назад. Найти оказалось очень непросто. Если честно, уже думал, и искать некого — столько времени прошло… А потом выяснилось, что Ханна продала ее на наши азиатские территории. К счастью, Грете там относительно сносно жилось. Белая прислуга, даже старая — это очень статусно, белую прислугу берегут… ну, в сравнении с туземной. Однако когда я ее нашел… как ты понимаешь, вся медицина, доступная мне в обход родительских клиник, уже могла только поддерживать.

— А у нее есть кто-то еще, кроме тебя? Муж, дети? — задумчиво спросила Эледа.

Он усмехнулся:

— Она никогда не была замужем. И, собственно, я оказался ее первым и единственным ребенком. Это было одним из условий контракта с фирмой, которая ее предоставила. Мои родители не хотели, чтобы женщина, родившая их ребенка, потом рожала кому-то еще кого-то еще. Это… как бы правильно сказать…

— Недопустимо — давать пользоваться своими личными вещами посторонним, — подсказала Эледа.

— Верно. Дурной тон. Потому вскоре после моего рождения Грету стерилизовали. Подозреваю, Ханна уже тогда начала ее ненавидеть, а Дитрих в некоторых вещах слушается жену, не рассуждая.

— Они до такой степени неразумно жестоки и глупы?

— Вовсе нет. Просто они финансисты. Мыслят иными категориями.

— Удивительно, что Ханна все еще жива, — задумчиво сказала Эледа.

— Когда я мечтал ее убить, мне было восемь, — отозвался Герард, — и у меня не было ни единого шанса. А когда возможности появились, что произошло очень нескоро, я уже поумнел. Убийство решает не все вопросы. К тому же иногда наносит неприемлемый сопутствующий ущерб.