Хватит, строго приказала она себе, представив, что на нее смотрят Трег и Ланжеки. Она ударила по уступу в тоне клина, и звук прокатился над ней как цунами. Каждая косточка и сустав отразили ноту. Череп, казалось, расходился по швам, кровь пульсировала как метроном, иногда с вибрацией. Эхо ударилось об нее с другой стороны участка и причудливо вытекающей из полумесяца лощиной.

— Режь! Настрой резец на эту ноту и режь! — закричала она, и эхо вернуло крик.

Не произошло никакой катастрофы, как было, когда Моксун пел ноту. Может, потому, что она чувствительна к черному, а не к розовому и не была настроена на его участок? И Моксун стоял не в центре участка, а на границе. И не было крика, какой был при ее занятиях по перестройке кристалла: в чудесном резонансе не было ни агонии, ни возмущения.

Ей не надо было снова ударять по кристаллу, нота ля держалась в ее голове и ушах. Она настроила на нужные колебания инфразвуковое лезвие для первого разрыва. Но подсознательная решимость, упрямство заставили ее резать. Звук окружил ее, ля в аккордах и октавах: звон, заставлявший вибрировать все нервные окончания в ее теле, не был болезненным, а наоборот, удивительно приятным, но почему-то отвлекающим. Она почувствовала, что лезвие звучит более насыщенно, и выдернула его. Она сделала второй вертикальный разрез как раз перед меткой Киборгена. Этот блок вероятно короче и уже остальных. Ничего не поделаешь. Она стиснула зубы, когда лезвие встретило кристалл, а звук — нервы. Ее руки, казалось, отзывались на бесконечные часы упражнений под руководством Трега, но она сознательно продолжала работать над вторым вертикальным резом: ее остановила некая выработанная практикой связь между рукой и глазом. Она позволила этому чувству помогать ей делать горизонтальный срез, который отделил бы кристалл от жилы. Крик кристалла не был неприятным.

Девушка осторожно опустила резец. Руки ее все еще дрожали от усилий вести его. Она слегка стукнула по прямоугольнику и подняла его вверх. Солнце упало на него и показало ей легкое отклонение от правильного угла. Она не удержалась и заплакала от радости, когда песня нагретого солнцем черного кристалла, теперь ставшего по-настоящему матово-черным, прошла сквозь ее кожу, чтобы вселиться в ее чувства.

Долго ли она стояла в благоговейном очаровании, держа на солнце кристалл, как древняя жрица, она не знала. Облако на короткое время закрыло свет и прекратило песню. Только тогда Килашандра ощутила, как ноют плечи от поднятой тяжести, как онемели пальцы и ноги. Ей почему-то очень не хотелось выпускать кристалл. «Запаковывайте кристалл сразу же, как только вы его вырезали», вспомнила она совет Ланжеки. И Моксун тоже паковал кристалл сразу. Она вспомнила, с какой явной неохотой старый чокнутый певец клал розовый в короб. Теперь она оценила и совет, и последовала его примеру.

Как только она уютно устроила хрустальный блок в пластиковый кокон, она осознала, насколько устала и ослабела. Она прислонилась к стене и медленно сползла, едва слыша бормотанье кристалла, возле которого сидела.

— Это не дело, — сказала она себе, не слушая слабого эхо от ее голоса. Она достала из кармана пакет с едой, стала механически жевать и запивать, и ужасная литургия начала проходить.

Килашандра взглянула на небо: солнце уже клонилось к западу. Как видно, она потратила добрую половину светлого дня, любуясь своей работой.

— Надо же!

Глумливое «же» вернулось к ней.

— На твоем месте я бы не усмехалась, друг мой, — сказала она участку, когда увидела резы на втором блоке. И ей захотелось взять еще один квадрат.

Ей не требовалось стучать, чтобы услышать звук: нота ля впечаталась в ее мозг. Она повернулась и наставила резец, нервно ожидая хрустального ответа, и была совершенно поражена чистой, непротестующей нотой. Безмерно ободренная, она сделала два вертикальных реза, следя, чтобы лезвие шло ровно. Сделав третий, горизонтальный срез, она выругала себя за то, что бессознательно повторила свой первый неровный рез. Ощущение заметно исходило из вырезанного черного, но теперь она знала его фокусы и быстро уложила его в короб рядом с его товарищем.

Третий кристалл должен быть самым легким. Она быстро сделала первый рез, радуясь своему умению. Но вертикальный разрез для освобождения четырехугольника из слоя не дал настоящего звука. Она остановилась, посмотрела на бледную серовато-коричневую массу, коснулась ее и почувствовала — не на ощупь, а нервами пальцев — что резала по трещине. Если взять на пол сантиметра дальше… вероятно, блок не соответствовал двум другим, но кристалл звучал чисто. Она вертела его в руках, из осторожности повернувшись спиной к солнцу, и осматривала, нет ли трещин. Это оправдание — строго сказала она себе — того, что она гладит пальцами кристалл и наслаждается его гладкостью и шелковистостью, его шепчущим звуком и ощущением, которое так нежно задевает нервы, как… как поцелуй Ланжеки на ее ладони?

Килашандра хмыкнула. Ланжеки, или воспоминание о нем, похоже, является отправной точкой в этой экзотической гармонии звука и ощущений. Оценит ли он эту роль? И когда, если она снова будет в его объятиях, вспомнит ли она о кристалле?

Однако соблазны третьего прямоугольника отодвинули мысли о Ланжеки на второй план, и она бережно упаковала кристалл. Она почувствовала холод и легкий ветерок, хотя раньше воздух был тихим и теплым. Посмотрев на запад, она поняла, что еще раз была обманута кристаллом. День почти закончился, а у нее было всего три черных кристалла — и это за шестнадцать часов работы до помрачения ума! А ведь здесь для резки еще целая стена.

В резке кристалла явно было много такого, что нельзя объяснить, запрограммировать и теоретизировать — это познавалось только опытом. Она почти ничего не получила, следя за работой Моксуна, но многому научилась, глядя, как резал здесь Киборген. Интуиция подсказывала ей, что она могла бы и вообще ничему не учиться, кроме как резать кристалл. Это займет всю долгую жизнь певца. Если бы она смогла сменить раздражение от потерянных часов на удовлетворение от плодов своего труда!

Три кристалла покоились в своем коробе, но ее руки ждали их, пока она укрепляла короб в санях. Она, как следует, поела горячего и выпила большой стакан ярранского пива. Поев, она вышла, уселась на камень и наблюдала, как заходит солнце на ее участке и появляются луны. Остывающий кристалл кричал через разделяющее их ущелье.

Девушка запела. Она пела кристаллу, ветер заучивал напев, хотя хрустальный хор постепенно затих, когда последние теплые лучи солнца ушли, и только ветер повторял ее лирическую мелодию.

Поднялся Шилмор, и ночной холод вывел Килашандру из транса — наверное, на него и намекал маэстро Вальди. Он был прав, думала она, слишком усталая, чтобы говорить вслух, даже шепотом. Хрустальное пение, и опьяняет, но и полностью истощает. Она вернулась в сани, не раздеваясь, натянула термоодеяло и уснула, и тут ее разбудил слабый звук. Не жужжание, потому что она забыла установить будильник. Она сонно подняла голову: что же разбудило ее?

Снаружи снова сияло солнце. Она вскочила с постели и приняла сильный стимулятор. Дисплей времени показывал середину утра. Она пропустила пять светлых часов! У нее онемело плечо и болели ноги. Горячее питье разлилось по телу, прогнало сонливость и облегчило боль в мышцах. Она заказала вторую чашку, выпила, заказала печенья и рассовала его по карманам. Достав из зажимов резец, она повесила его на спину, взяла короб и ручной фонарик и через десять минут после пробуждения уже шагала к заявке. Звук, разбудивший ее, был хрустом черного кристалла, почувствовавшего прикосновение солнца.

Первым делом Килашандра собрала осколки, которые отделились от края ее резки в результате ночного холода и утреннего солнца. Она задала себе установку на бесстрастность, собрала мелкие кусочки и сложила в картонную коробку. С помощью фонарика она смогла увидеть, где другие трещины расшатали хрусталь на стене. Забравшись на выступ, она сможет вырезать сцепленную группу — четыре прямоугольника средней величины или пять поменьше. Она вырежет их сейчас, а ночной холод пусть усилит трещины. Завтра у нее будет редкий день для резки.