Тени за кругом ожили, и из них проступила тьма — не фигура, не дым, а волна, что текла, как река, но была плотной, как смола. Её глаза — пустые, как звёзды, что погасли, — смотрели на Олега, и его искра сжалась, как будто её резали. Голос Чернобога ударил, как молот, не в ушах, а в груди: «Твой свет — мой. Дай его, или они падут».

— Он хочет твою искру, — прошептала Марфа, её голос был как предупреждение. — Но она твоя. Держи её. Держи нас.

Олег сжал посох, чувствуя, как оберег жжёт кожу. Его искра была слабой, но он знал — она жива, как и они. Он вспомнил её слова: «Ты — ключ для равновесия». Он не был ключом для Чернобога. Он был светом для них. Он шагнул вперёд, его голос был твёрдым, несмотря на холод, что полз по венам:

— Ты не получишь ничего. Мы вместе.

Ярина подняла посох, её бусины вспыхнули ярче, и свет амулетов в кругу слился с искрой Олега, как река, что встречает поток. Ворон взревел, его меч рубанул по воздуху, как будто он мог разрезать тьму. Марфа шептала громче, её заклинание было как ветер, что гонит тучи. Но тьма не дрогнула — она текла ближе, её смола заливала круг, и амулеты начали меркнуть, как звёзды в дыму.

— Олег! — крикнула Ярина, её голос был полон огня, несмотря на страх. — Твоя искра! Доверяй ей!

Он почувствовал, как искра борется, как будто её тянули в пропасть. Лес дрогнул, корни под ногами шевельнулись, как змеи, и круг амулетов затрещал, как будто тьма ломала его. Ворон рубил по корням, его меч застревал, но он не отступал. Марфа шептала, но её голос слабел, как будто тьма душила его. Олег сжал посох, вспоминая их победы — Глубокий Лес, река, хижина. Они были вместе, и это было их силой.

Он закрыл глаза, направляя искру. Она была слабой, но он представил её не как огонь, а как реку — глубокую, что течёт, несмотря на тьму. Он подумал о Ярине, о Вороне, о Марфе, о своём мире — о смехе Коли, о тепле дома, о запахе мела. Он подумал о равновесии, о свете, что не гаснет, потому что есть тьма, и о тьме, что не владеет, потому что есть свет.

Искра вспыхнула — не ярко, а чисто, как звезда, что пробивает бурю. Тепло разлилось по рукам, по посоху, по кругу. Свет Ярины слился с его искрой, амулеты вспыхнули, как солнце, и голос Марфы стал громче, как буря, что гонит тьму. Ворон взревел, его меч стал частью их света, и корни под ногами замерли. Тьма дрогнула, её пустые глаза потускнели, и её смола начала отступать, как река, что теряет силу.

Голос Чернобога стал тише, но острее, как лезвие: «Ты держишь их, но не себя. Я найду тебя». Тьма растворилась, её глаза погасли, и гул стих, но не исчез, оставив эхо, как далёкий гром. Круг амулетов держался, но его свет был слабее, как будто тьма оставила свои следы.

Олег пошатнулся, его искра угасала, но Ярина поймала его, её руки были тёплыми, как жизнь.

— Мы отбили его, — прошептала она, её глаза блестели. — Ты отбил его.

Ворон сплюнул, его меч опустился.

— Чтоб тебя, пришлый, — буркнул он, но его голос был полон уважения. — Ты светишь, как герой. Не расслабляйся.

Марфа подошла, её оберег был в руке, и её глаза были как озёра, что видят судьбу.

— Ты нашёл равновесие, — сказала она. — Но он знает твои трещины. Он придёт снова, и это будет конец.

Олег кивнул, чувствуя, как оберег остывает. Он посмотрел на тропу, где тени были неподвижны, но он знал — Чернобог не ушёл. Его тьма была терпеливой, и её рёв был обещанием. Он вспомнил свой мир, смех детей, и это дало ему силы. Он посмотрел на Ярину, на Ворона, на Марфу.

— Мы будем готовы, — сказал он, его голос был слабым, но решительным. — Вместе.

Они стояли у круга, их свет был слабым, но живым, как огонь в ночи. Но лес смотрел, и Чернобог смотрел, и его буря была здесь. Они отбили его волну, но он знал их слабости, и следующий удар будет последним.

Рассвет пришёл серый, его бледный свет тонул в тенях леса, окружавшего хижину. Защитный круг амулетов держался, но его свет был слабым, как будто тьма Чернобога оставила на нём свои следы. Олег сидел у очага, его посох лежал рядом, а пальцы сжимали оберег на запястье с синим камнем. Искра внутри тлела слабо, но упрямо, как звезда, что не гаснет в бурю. Усталость давила, но их победа над волной тьмы дала ему силу — не физическую, а внутреннюю, как свет, что пробивается сквозь мрак.

Ярина проверяла амулеты в кругу, её руки касались бусин и камней, шепча слова, что звучали как эхо жизни. Её лицо было бледным, с тёмными кругами под глазами, но глаза горели решимостью, как у травницы, что не сдаётся. Марфа сидела у стола, её оберег — нити с камнями — был в руках, и её голос, слабый, но ясный, был как маяк, что направляет в ночи. Ворон стоял у входа, его меч был приставлен к стене, а раненая рука перевязана заново. Он смотрел на тропу, его взгляд был острым, как у охотника, что чует зверя.

Гул Чернобога затаился, но Олег чувствовал его — не в звуке, а в воздухе, как холод, что сжимает грудь. Его искра была слабой, но он учился её понимать — она была не просто силой, а частью равновесия, связью с миром. Он вспомнил слова Чернобога: «Ты держишь их, но не себя». Это была правда, и он знал — тьма ищет его трещины, его страх, его сомнения.

— Ты чувствуешь её? — спросила Марфа, её голос был как корень, что держит землю. Она посмотрела на Олега, её глаза видели его искру яснее, чем он сам. — Твоя искра — не только свет. Она — равновесие. Она — ты.

Олег сжал оберег, чувствуя, как его тепло сливается с искрой. Он кивнул, его голос был тихим, но твёрдым:

— Я начинаю понимать. Она… как река. Она течёт, даже если я боюсь. Но я не знаю, хватит ли меня.

Марфа улыбнулась, её лицо было усталым, но тёплым.

— Хватит, — ответила она. — Потому что ты не один. Мы — твоя сила, как ты — наша.

Ярина подняла голову, её руки замерли над амулетом.

— Ты наш ключ, — сказала она, её голос был как река, что не останавливается. — Мы держим круг, потому что ты держишь нас.

Ворон хмыкнул, его меч звякнул, прислоняясь к стене.

— Не расслабляйся, пришлый, — буркнул он. — Я ещё не устал рубить. А ты свети, как умеешь.

Олег улыбнулся, чувствуя, как их слова разгоняют тень страха. Он закрыл глаза, сосредотачиваясь на искре. Она была слабой, но жива, и он попытался её направить, как тогда в кругу. Он представил реку — глубокую, что течёт сквозь тьму. Искра откликнулась, и он увидел — не глазами, а внутри: свет, что пробивается, и тень, что кружит, не нападая, а зовя.

Он открыл глаза, его сердце заколотилось. Оберег стал горячим, и гул Чернобога вернулся, низкий и тяжёлый, как дыхание земли. Лес зашумел, и тени на тропе дрогнули, как будто кто-то скользнул, не оставив следов. Олег замер, его искра вспыхнула — не ярко, а остро, как сигнал.

— Он снова здесь, — сказал он, его голос был твёрдым, несмотря на холод, что полз по спине. Он указал на заросли у тропы, где тени были гуще, чем везде.

Ярина схватила посох, её бусины засветились слабо. Ворон поднял меч, его раненая рука дрожала, но он был готов. Марфа встала, её оберег был в руке, и её голос был как заклинание:

— Это не он. Это его зов. Он проверяет тебя, Олег. Не слушай.

Тени сгустились, и из них проступил звук — не гул, не вой, а голос, мягкий, но липкий, как паутина. Он был в голове Олега, холодный и ясный: «Твой свет — мой. Приди, или они сломаются». Тени шевельнулись, и из них проступили образы — не фигуры, а тени прошлого: смех Коли, его мир, уроки, дети. Но они были искажены, как будто тьма рисовала их, чтобы ранить.

— Это ложь! — крикнула Ярина, её посох вспыхнул, и свет амулетов в кругу стал ярче, как стена, что держит бурю. — Не смотри, Олег!

Ворон взревел, его меч рубанул по воздуху, как вызов.

— Лезь, тварь! — прорычал он. — Я разрублю твои уловки!

Олег сжал посох, чувствуя, как оберег жжёт кожу. Он видел образы — Коли, своего мира, — но знал, что это ложь. Он вспомнил Глубокий Лес, реку, хижину — их единство было правдой. Он шагнул к кругу, его искра вспыхнула — не ярко, а упрямо, как звезда в ночи. Он представил реку — глубокую, что течёт, несмотря на тьму. Он подумал о Ярине, о Вороне, о Марфе, о равновесии.