— «Что это?»

— «То, что ты можешь, но не умеешь. Почувствуй каждый поток силы и он сам тебе расскажет и покажет. И примерься вот к этому, бликующему тревогой и алым. Именно он помог тогда тебе меня позвать. Нам повезло, что этот кусок у нас обеих выпал достаточно низко, он мощнее преломляет силу. Как решишь, что прочувствовала его сполна, вложи часть его силы в светлячка и отправь в мою сферу, а потом верни обратно.»

— «И что будет?»

— «С волхвами — ничего. А простой человек слабее. И если он или она захотят поделиться, то сила принесёт тебе их память и опыт. Но он будет просто отягощать память, если им не пользоваться, не давать ему жить, расти, впитываться в руки и сердце и обрастать именно твоими ошибками.» — следующая мысль прилетела ласковым ветерком, а после неё сестра оставила Ясну одну. — «Попробуй пару раз и ложись поспи. Ночь выдалась трудная.»

Младшая, оставшись в тишине и покое, без мелькающего светляка, растерялась. Сестра не первый раз рассказывала что-то, чему саму Ясну в клане не учили, показывала и оставляла тыкаться в поисках показанной тропы. А в этот раз ещё и суетливое многоцветие погасло следом за огоньком, да одна мысль мешала с головой окунуться в дар.

— А чему тебя так научила мама? — почти шепотом, с замиранием, спросила Ясна.

Мала долго не отвечала, но и шуршание со стороны печи затихло.

— Чему она могла меня научить, что бы я к тому времени у неё ещё не переняла? Только… страху. Страху старого человека о своих детях. Учись давай!

Мала продолжила хлопотать, готовить праздничный ужин из подаренных птичек, а Ясна раз за разом пыталась освоить новое умение. Получалось плохо, но девушка старалась. А вечером они вместе смеялись и шутили, будто и не было ничего, но нет-нет и промелькнёт тень сожаления, когда взгляд зацепится за что-то ставшее за полгода родным и привычным. И пусть в доме мышь пробежит не споткнётся и стены пустые, и неуютно, но они столько недель обживались, что просто начали привыкать, прирастать к этой горнице с просторной подклетью, в которой хранились их припасы, и подволоком, куда они так и не заглянули.

Наутро, у отдохнувшей Ясны, наконец, получилось. А к обеду в гости и старушка-повитуха заглянула. Бабушка пусть и не сразу, пусть с опаской и сомнениями, но дала себя уговорить поделиться с волховицей своим опытом. И Ясна под присмотром и водительством Малы окунулась в бесконечную череду воспоминаний о роженицах и младенцах. Да и последующие дни девушка часами следовала за старушкой, впитывая её науку, а по ночам читала и переписывала присланные наставником книги.

Мала же завершила все дела и хлопотала о месте на ладье, или разрешении присоединиться к торговому обозу. Да ломала голову, как увезти с собой все скопившиеся книги. В последний день, когда уже сговорилась с купцами, она выскребла накопленные шитьём деньги и купила на одном из рынков старую-старую хромую лошадку. На этой лошади не то что ехать, хоть чуть работой загрузить её было жалко, так у неё ноги подкашивались. Но всё же Мала навьючила на неё часть сумок, которые бы не унесла сама.

И наутро девушки попрощались с городом и теми, кто заботился о них тут, учил, наставлял, делился. Впереди был долгий путь.

Не бойся врага перед собой — ты его видишь.

Не бойся и врага за спиной — он был другом, а значит знаком.

Бойся врага внутри себя —

он невидим, не слышен и знает твои слабости лучше тебя самого.

(Народная мудрость)

Обычно зима — это глухое и тоскливое время. Дела, которыми полнится жизнь с весны по осень переделаны, дороги все засыпаны и заметены, реки замёрзли. А много ли обозов санями по льду доберутся? Разве что меж больших торговых городов, а волость Стояновичей, почитай, глухой угол. Но в этот год поместье походило на подбитый муравейник — огнищанин Клён с Гораном и воеводами отбирали и снаряжали людей, кто невесту к жениху повезёт, тяун с самой княжиней Айкой и другими женщинами собирали и дошивали приданое, а старейшины правили бумаги и собирали посольский наказ. Княжъ выдавал замуж свою дочь Углешу.

Сама княжна Углеша не столько матери помогала, сколько всем мешала. Девушка ходила то гордая, то хмурая, то запиралась в женском тереме, то сбегала и пропадала где-то в приместье или в городе. Поначалу на неё сердились, наказывали, но потом махнули рукой, пусть насладится свободой, а то в мужнем клане ещё посмотреть надо, как отнесутся.

К весенней ночи Мириада Звёзд, наконец, уложили двенадцать сундуков рушников, скатертей, наволочек, покрывал и сорочек мужских, женский и для будущих детей, шкатулки с украшениями, уклад с мечами, щитами и копьями, кольчуги и шеломы… да разве всё упомнишь⁉ Отдельно княжъ положил казну для дочери, чтобы она ни в чём нужды не знала, пока в новом доме не обживётся.

Горан смотрел на выставленные в средней общей горнице сундуки и поджимал губы, отворачивался и спешил пройти дальше либо к тяуну и огнищанину, либо в гридницу. Хмуриться времени у него не было, он даже и к деду Яруну по неделям зайти не мог — не поспевал с делами оборачиваться. А ведь срок отъезда сестры близился.

Но не вышло — весна выдалась холодная и пасмурная и дороги не просохли, чтоб в не близкий путь пускаться. Отъезд отложили на две недели, а все подготовления уже сделаны. Значит, появилось время отдохнуть. И Горан, наконец, нашел время заглянуть к деду.

Княжич с утра раздал указы по привычным делам — распределил кого в почётную охрану, кого на посты, а кому отдыхать, но не сильно вдавался в подробности — зря, что ли, всю зиму Камила в первого помощника готовил, и Радима, чтобы подменить мог. Вот пусть княжники и покажут, как будут с делами справляться, пока Горан не вернётся. Потом взял подарки и пошел в гости.

Терем Яруна ни капли не изменился за эти полгода, как и сам дед. Разве что в этот раз Горан застал его не за работой, а отдыхающим на гульбище. Он обрадовался и гостю, и подаркам, послал девку чай подготовить и принести, и пригласил внучатого племянника зайти. Внутри они уселись за стол, стоящий посередине, а не тот, что у окна, и разговорились.

— Я, гляжу, родовой список для Углеши готов. — Горан кивнул на свиток, перевязанный затейливым шнуром и опечатанный. — Его же тётушка Фатта повезёт?

— Эх, да, она, — вздохнул дед, — Я просил Терния, чтоб он послал если не Елю, то хотя бы Зайцья, но, увы. Старейшина Еля уже стар, поэтому и отказался, но его слову княжна перечить бы не посмела. Да и княжич Зайць ещё хоть как-то справился бы с девкой… А Фатта что, ни старшинства, ни силы.

— Может и ничего, отец бы рисковать не стал. Да и сестрица хоть и своевольна не в меру, да своего не упустит.

В дверь постучали, и сенные девушки принесли чай, и варенья к нему в бронзовом лукошке. Пока они составляли всё на стол, княжичи молчали, и лишь когда снова остались одни, продолжили.

— Своего-то не упустит. Но только что она за него почитает? Ты хоть вспомни их знакомство! Пир тогда закончился непотребной сценой. Углеша нет, бы хоть раз скромно посидеть, посмотреть, послушать… А туда же, силой захотела меряться. Дак что там сравнивать-то, когда и без этого видно, — дед махнул рукой и отпил чай из кружки, потянулся к принесённым гостем пирожкам. — Вот помяни моё слово, устроит она вам всем, что пятки гореть будут. Не успокоилась, не выпустила она дурь, как брат и племянник надеются. Уж я-то людей знаю!

— Так то люди, а это Углеша, старшая из княжон, — ухмыльнулся Горан.

— Это тебе она старшая сестра. Да и тебя зря посылают, лучше бы Велибора, для него она младшая. Хотя все вы близко и по годам, и по силам. То-то и плохо.

Горан удивлённо поднял бровь и потянулся к варенью. Вот вроде всем из одного амбара продукты, а у Яруна вкуснее. Может потому что бабушка Любава сама варит?

— А что плохого? Сильные кровные — сильный клан.

— Мало ты, внучек, с сестрой своей общался, — укоризненно указал пальцем Ярун.